Течения

Тем же летом я сама позвонила Бэлле. Сначала она говорила со мной осторожно. Но бросила все дела и передала ребенка мужу, только чтобы не прерывать разговор. Я сама не поняла, как мы начали хохотать над всякими историями из детства. Я будто разговаривала с чужой, но очень классной девушкой, которой почему-то хорошо известна моя жизнь.

Через пару дней позвонила она, потом — снова я. Мы стали часто разговаривать. Слова, которые я нашла для колонки про насилие, все просились и просились наружу, тянули за собой новые слова. Я не могла остановиться, мне хотелось обсуждать чувства и выговаривать боль. Сначала мы с Бэллой вспоминали общие проблемы из детства, а потом, к концу лета, я все-таки смогла подступиться к одному случаю. Мне было всего шесть лет, когда ребята с улицы затащили меня в сарай, задрали юбку, облапали, потом оставили одну и закрыли на замок. Бэлла была немного старше всех остальных и руководила той операцией. Мне было так страшно, я думала, что просидела там три дня. Хотя, когда меня выпустили, пришла домой раньше обычного.

Бэлла расплакалась: она забыла про тот случай, но сейчас вспомнила. Она уже не могла объяснить, зачем так поступила. Может, сама испугалась, что ее запрут, но, скорее всего, была просто дурой. Мне стало так легко, когда Бэлла все признала. Я успокоила ее, сказав, что мне просто нужно было это проговорить.

А в другой раз Бэлла сказала, что ее тоже кое-что мучает. Когда ей было шестнадцать, она захотела со мной сблизиться и стать наконец хорошей сестрой. Это было сразу после того, как мама вернулась из больницы. Тогда я совсем замкнулась: стала учиться, как одержимая, и игнорировала даже семейные поездки. Из-за этого Бэлла злилась, хотя она много из-за чего злилась, пока не встретила свою любовь. Бэлла сказала, что быть таким сокровищем для мамы тоже непросто, тем более она не оправдала ни одну ее надежду. Бэлла сама предложила мужу уехать в другой город.

Мы договорились, что вместе приедем домой на две последние недели лета. К концу июля я как раз раздобыла телефон родителей Любы и узнала, что она лежит в психиатрической больнице. Я пообещала себе, что точно съезжу ее проведать, и после разговоров с Бэллой решила совместить это с поездкой домой. Я отложила все деньги, заработанные на листовках, и купила билеты на поезд. Сначала из Москвы в Краснодар, а через два дня — из Краснодара в Минводы.

Мы с Любой встретились в пышном саду краснодарской психиатрической больницы. Настюш, ты такая хорошая подруга, сказала Люба и быстро обняла меня. Кажется, она совсем не удивилась, что я приехала, но была очень рада. Люба больше не напоминала рыбу: ее тело наполняла обычная красная кровь, а кожа потеплела. Она была в объемном халате, но я все равно заметила, что Люба немного поправилась. Какой красивой она стала, подумала я и промолчала. Родители Любы запретили говорить с ней про внешность.

Люба предложила пройтись. Мы шагали по каменной дорожке под густой листвой, через которую то и дело пробивалось жгучее краснодарское солнце и касалось кожи.

Что там с участниками Болотки? Так и задерживают?

Я посмотрела на Любин мягкий, налившийся профиль. Как и всегда, она казалась спокойной и самой рассудительной, единственной, кто понимает, как на самом деле обстоят дела.

Да.

Кого?

Обычных людей. Директора турфирмы, художника, студентов… хм… есть еще ученый-химик, а еще — мужчина с инвалидностью по психиатрии, получил травму в армии.

Понятно, я так и думала.

Мы вышли к легкой белой беседке — Люба сказала, что ей нужно отдохнуть. Внутри стояли два кресла-качалки, мы сели в них. Под крышу задувал ветерок, он был неожиданно прохладным, будто вырвался из-под тяжелых еловых веток. Мы покачивались и молчали.

Настюш, время в больнице позволило мне отстраниться от всех событий и обдумать их.

Люба замолчала, прикрыла глаза. Я не мешала ей выбирать слова для мыслей, которые толкались в ее голове три месяца и не выходили наружу.

Я поняла, что у нас с тобой очень много привилегий.

Неожиданно!

А в стране все будет только хуже, конец уже начался. Настюш, я все проанализировала, это медленный апокалипсис.

Люб, ты не драматизируешь?

Нет, и нам в нем жить вместе с другими людьми, надо думать о них.

Так, и что?

Не знаю, я еще об этом подумаю.