Техно-Корп. Свободный Токио

– Я слышал, что она делала себе нейронную татуировку бунта и непокорности, но отец отвел ее в больницу, и ей вырезали модуль, оставив уродливый шрам… А нейронная татуировка любви… Зачем она?

– Говорят, обостряет чувства, – сказал Коджи.

– У меня есть нейронная татуировка слежения. Вот она обостряет чувства, помогает найти жертву…

– Я говорю не о тех чувствах. Это когда мужчина и женщина вместе. Если активировать модуль любви, то…

– Ах, ты об этом… – Макото передернул плечами, вспоминая молодую гейшу, которую послал ему Итиро, когда они встречались с заокеанским политиком.

Отвращение было сильным и волнительным. А волнение мешало в схватке, когда ты должен думать только о смерти, искать смерть – свою, врагов.

– Говорят, где-то маленькой смертью называют оргазм, – сказал Коджи.

– Однажды я мог убить гейшу. Не знаю, как ей удалось увернуться, но еще мгновение – и мой наномеч расчленил бы ее надвое.

– Это уже не маленькая смерть! – улыбнулся Коджи.

– Зато много крови, – сказал Макото. – Как ты думаешь, есть шанс, что оябун отправит нас убить якудзу из клана Тэкия, с которым встречается его дочь?

– Уже не из Тэкия, – сказал Коджи. – Клан отрекся от него.

– Из-за Шайори?

– Из-за политики. Силовики потребовали расплаты, и клан выдал им Семъязу… – Коджи нахмурился. – А потом он, кажется, прошел курс нейронной коррекции в «Тиктонике».

– То есть исправился?

– Да.

– Как якудза мог исправиться?

– Не знаю. Обычно убийцам просто стирают память, потому что система признает их безнадежными, а здесь… Может быть, коррекционные тюрьмы усовершенствовали систему исправления?

– Или Семъяза был ненастоящим якудзой, и клан правильно сделал, что отрекся от него.

– Да. Пожалуй, второе более верно.

Тогда они еще не знали, но не пройдет и недели, как оябун Мисору вызовет их к себе и даст первое задание – убить Семъязу, который проходит реабилитацию после коррекционного курса в «Тиктонике», и вернуть Шайори.

– Как думаешь, что на этот раз оябун отсечет своей дочери? – спросил Коджи, когда они покидали Токио.

– Голову, – не раздумывая ответил Макото. – Таков кодекс чести.

– Да, – Коджи тяжело вздохнул. – Жаль. Она была ничего.

– Кто?

– Шайори.

Макото смерил друга тяжелым взглядом, затем убедил себя, что это была неудачная шутка. Одна из того множества неудачных шуток, коими пестрела речь Коджи.

– Когда-нибудь твои шутки тебя погубят, – сказал Макото.

Тогда они еще не могли знать, но его слова окажутся провидческими. Первое серьезное задание, которое получил Коджи, окажется для него последним. Они проникнут в реабилитационный центр «Тиктоники» и примут решение разделиться. Коджи отправится за Шайори, Макото за Семъязой. Они зальют больничные коридоры кровью дюжин силовиков, но Коджи остановят интеллектуальные пули начальника тюрьмы, а бывший якудза и Шайори успеют скрыться прежде, чем Макото доберется до них.

«Провал! Какой провал!» – думает Макото, покидая реабилитационный центр «Тиктоники». Нет, такой позор не искупить обрядом юбидзумэ – хоть отруби себе все пальцы и преподнеси их главе клана. В первые часы Макото всерьез думает о том, чтобы совершить сэппуку. Но что изменит его смерть? Избавит от позора? Нет. Вернет Шайори? Нет. И уж тем более не заберет жизнь Семъязы. «Чтобы смыть позор, нужно исправить провал», – решает Макото. Он посвятит свою жизнь поискам. Он превратится в карающий меч своего клана. Станет призраком, тенью, идущей по пятам за беглецами, где бы они ни были, куда бы ни бежали. Он станет временем, от которого невозможно скрыться. Они будут вспоминать о нем каждый раз, когда смотрят на часы. Они будут чувствовать его дыхание даже во сне. Потому что время вечно. И время дотянется до каждого из нас, сдавит горло юной рукой младенца с лицом старика и будет смотреть в глаза, следя за тем, как остатки жизни покидают наше тело. От времени не скрыться никому. И ему не нужно спешить. Оно вечно, в отличие от нас. Оно – начало и конец.

«Я – начало и конец», – думает Макото. Он не может связаться с кланом, но у него есть другие друзья. Один из них делает Макото на левой щеке татуировку «токи» – время.

– Что, просто иероглиф и все? – спрашивает он. – Никаких нейронных модулей?

– Модуль этого иероглифа у меня в сердце, – говорит Макото.

Он почти не ест, почти не спит. Он – призрак. Он – месяц. Он – неделя, день, час… Он – мгновение. И мгновения эти заканчиваются. Заканчиваются у беглецов. Грань пересечена, запретный плод вкушен. Вокруг тени – Макото не замечает людей, если их лица не похожи на лицо Шайори или Семъязы. Он – смерть. Встречи с ним стараются избегать все, включая бывших знакомых.

– Никто не сбежит от смерти, – говорит он силовикам, когда они пытаются остановить его, не обнаружив идентификационный модуль социального статуса. – Никто.

Макото достает наномеч. Толпа людей, которая окружала его мгновение назад, расступается, образуя круг. Бежать некуда. Силовикам – некуда. Они достают оружие. Макото не двигается.

– Смерть невозможно убить, – говорит он силовикам, активируя нейронную татуировку ловкости.