Телефонист

– Младшая сестра, которая очень давно, совсем девчонкой порвала со своей семьёй. Это произошло в тот год, когда умерла Марлен Рутберг?

– Пошёл ты, сука…

Ванга увидела, что через лицо Игоря как будто прошло пятно темноты, видоизменив, почти трансформировав его в лицо незнакомца.

«Эмоция, – подумала Ванга. – Какая-то чудовищная, но всё ещё эмоция. И это всё ещё можешь быть не ты».

А Сухов увидел кое-что другое. И понял, что не ошибся. И провоцировать хозяина дома больше не имеет смысла. В тот момент, когда им указали на дверь, он успел это увидеть. Нижний подвальный этаж, окошко. Глухое окно, до которого ещё надо было дотянуться. И тому, кто сейчас сумел сделать это, понадобилось неимоверное количество сил. И лицо его было искажено такой же неимоверной мукой, как на пробковой панели, где Эдвард Мунк поведал миру о том моменте, когда зарождающийся вопль становится криком, выброшенным в ультимативную пустоту. Но там, за этой гранью, по ту сторону боли и отчаяния, которых Сухову было уже не спутать, и могла родиться надежда. В доме находится кто-то ещё, о ком хозяину не известно. И Сухов вцепился клещами в эту надежду, вспомнив странные слова Ванги про «Доместос» и странное имя Дюба. И Игорь Рутберг мгновенно понял это, увидел в отсвете Суховских глаз. Он успел прореагировать, сделал шаг назад, когда Сухов надвинулся на него и сказал:

– Где моя дочь, ублюдок?

(Тебе придётся сделать так, чтобы здесь стало темно, – он указал ей на сердце. – А потом придётся научиться там видеть.)

Оставалось ещё две ступеньки, но почему-то руки теперь не слушались. Жар… Два дня или больше. Наверное, если б у него было заражение крови, он бы уже умер. И Дюба помочился на открытые раны, но они всё равно загноились. Лестница начала расплываться перед глазами, а сердце пыталось выскочить из груди.

«Только не отключайся», – сказал сам себе Дюба.

Но сознание не желало слушаться. Он обещал девочке их вытащить, да вот, в последний момент сплоховал. Сейчас, только чуть передохнуть и ползти дальше. Сзади:

(ворчание)

звук приближается, или показалось? Дюба ухватился за верхнюю ступеньку, попытался подтянуться, и тут же что-то вцепилось ему в ноги,

(злобное ворчание)

стало тащить обратно, повиснув гирями, вызывая нестерпимую боль. Он положил голову на деревянную ступеньку лестницы, чуток передохнуть, и дальше, вот он, верхний порожек, совсем близко. Правда, чёрные точки перед глазами кружатся мухами… Дюба сделал ещё одну попытку подтянуться, и тогда это что-то словно вгрызлось ему в спину, ухватив горло в тиски, и принялось душить. А лестница под ним дрогнула, поплыла, и он провалился сквозь неё, вниз, в темноту, увлекая за собой того, кто сейчас со злобным хохотом душил его. Карлика. Здесь, внизу, истинный хозяин и страж зиндана. Дюба видит лестницу, по которой только что полз, она совсем другая, погружена в сумрак, лишь снежинки пепла кружатся в воздухе.

«Здесь, внизу, у нас всё другое. Оставайся, будем играть вместе. И тогда тебе не будет больно».

Только их тут двое, карликов с лицами ангелов, такими, какими он видел их в медальоне.

– Я не могу, – говорит Дюба. – И вам бы пора уже уйти. Не могу, я обещал, мне надо наверх.

Они начинают хохотать:

– Попробуй!

Дюба нащупывает под собой гладкую поверхность лестницы, она становится твёрже, за неё уже можно ухватиться, сейчас, сейчас…

– Попробуй! Только тогда не хнычь от боли. Сам виноват! Тогда мы поиграем с тобой по-другому.

Дюба делает попытку подтянуться, доска лестницы вроде бы только что стала твёрже под его пальцами, только она пытается куда-то перевернуться, и Дюба может просто сползти, слететь с неё, а карлики начинают вгрызаться в его открытые раны, в его горло, где теперь боль разливается расплавленным железом. И это конец. Они не выпустят его отсюда. Дюба без сил, он просто лежит. Наверное, они правы – он не сможет, он сплоховал, и лучше ему остаться здесь, где покой и где не будет больно. Не так и плохо, и, может, ему ещё понравится играть с ними – здесь, внизу, много всего интересного, и даже где-то папаха с костылями, которые должны были забрать жизнь командира, да оставили его без ног.

– Вставай, поднимайся, хотя бы насколько сможешь, – говорит себе Дюба, а может, это его розовый слон, как тогда, в госпитале, когда он вытащил его из зловонной трясины, тьмы. – Поднимайся, надо выбраться отсюда, ты обещал.

Конечно, это его розовый слон. Не пыльная доска лестницы под пальцами, а хобот старого друга, который вытянет его отсюда, потому что Дюба обещал. И хоть карлики-ангелы будут бесноваться и грызть его, и, возможно, он умрёт от боли, но сейчас он поползёт вверх. Пока хватит сил…

Дюба открыл глаза. Розовый слон, старый верный друг, растаял в воздухе, но ему вдруг стало значительно легче. Одежда насквозь пропиталась потом, но сознание не плыло больше.

– Ты не криворотыйкрючконос! – услышал он. Эта женщина снова была здесь, стояла и, склонив набок голову, сонно смотрела на него.

– Нет, – сказал Дюба. И вспомнил про молоток за поясом брюк.