Телепортация

Мелькнула мысль: он еще ни разу не видел, чтобы человек здесь… что-то писал. Кругом все говорили, смеялись, сквернословили, нажимали на клавиши, кнопки, педали, прикуривали и даже читали. Но не писали. Тем более так увлеченно. Затаив дыхание, он впитывал зрелище, по которому, как оказалось, скучал. Она писала легко и вдохновенно, что называется влет, не черкая и не переписывая. Ох, как знакомо было ему это ощущение! Дрожь в кончиках пальцев, шелест страниц, которые покрываются узором из образов, заключенных в слова… Так случается, правда, нечасто, когда слово идет само и нужно только успевать его наносить на бумагу, иначе оно улетит, растворится и пропадет.

И лицо… Лицо ее было одухотворенно настолько, что казалось, будто оно светилось изнутри, сияя негромким и теплым светом. Ее глаза были прозрачными, и лучистыми, и глубокими, как весенние небеса. И живыми.

На сердце светлело, он грелся заиндевевшей оболочкой своей души у костра чужого вдохновения, благодаря Всевышнего за то, что стал невольным свидетелем этого.

И тут его пронзила простая догадка: «Но ведь в аду не может быть таких глаз, такого одухотворенного лица. Там невозможно творить. Однако же она ТВОРИТ! Значит…»

И вновь, в который раз за день, мир вокруг завертелся дурацким слюдяным калейдоскопом, рассыпаясь и складываясь вновь, но теперь картинка снова стала цельной.

«…Значит, это не ад. Значит, это все-таки будущее. В котором люди будут жить спустя полторы сотни лет. Итак, тайна развенчана! Остается понять, что же его сюда занесло? Что ему до потомков? Убедиться, увидеть своими глазами, как оно будет? Зачем? Чтобы, вернувшись, что-то изменить? Вряд ли… Упекут его в дом умалишенных, да и с бароном они пока не разошлись. И скорее всего, ждет его по возвращении увесистая пуля от того же барона. Так в чем же смысл этого променада на полтораста лет вперед?»

Ход его размышлений прервался внезапно. Барышня, словно почувствовав, что на нее смотрят, перехватила его взгляд. И в ее живых и горячих глазах он сразу прочел удивление, а спустя мгновенье – радость. И его словно обожгло, ибо он понял, что его УЗНАЛИ!

Внутри стало жарко-жарко, неведомая сила подбросила его вверх, стеклянный стакан опрокинулся, остатки кофе растеклись по шаткому столику…

Швырнув на стол пару купюр, он мимо испуганных и недовольных взглядов соседей, мимо стихшего разговорного гула, мимо парочки, стоявшей на пороге и оглядывавшей зал на предмет свободного места, кинулся прочь – только лишь звякнул колокольчик.

Он не увидел, как следом кинулась она. Как выронила сумочку и, стараясь не упустить его из виду, впопыхах собирала рассыпавшуюся из нее ерунду. Как потом рванула следом за ним из кафе. Не увидел, потому как бежал, обдавая брызгами прохожих, расталкивая их слитный поток, тенью отражаясь в витринах и стеклах машин. Тяжело отталкиваясь от грешной земли, словно убегая во сне от кошмара, но двигаясь ме-е-едленно, будто в меду, и оттого выбиваясь из сил и все равно зная, что не успеть, не уйти…

Узкий тротуар сменился гулкой подворотней. Темным пятном бросилась в глаза чья-то парадная…

Он рванул на себя дверь, плевать, что замок, и она поддалась; полутемная площадка, почтовые ящики на стене и ступени, ведущие вверх. Как часом раньше, на Арбате…

«Этого просто не может быть, – билась о ребра в унисон суматошному сердцу мысль, – просто не может… Но отчего же именно сейчас?! Нет, нет, нет! Верно, это еще какая-нибудь дьявольская хитрость здешних мест, еще одна уловка, на которую уж в этот раз я не попадусь… Еще один кусочек личного ада…»

Взмокнув и задыхаясь, он вбежал на самый верх. Увы, лестницы, как у Петровича, ведущей на чердак, здесь не было! Лишь в потолке, высоко-высоко, словно насмешкой над ним, виднелся люк, причем даже без замка…

«На небо не пускают…» – горько усмехнулся он своим мыслям, а снизу уже слышна была поступь Рока – цокот женских каблучков по каменным ступеням.

«Это все неправда, это все не так…» – убеждал он себя, прижавшись к холодной стене, пока каблучки приближались. Затем они замерли, скорее всего, на предыдущей площадке, и спустя мгновение стали медленно к нему подниматься.

Скосив глаза, он увидел ее – хрупкая, в легком платье. Изящные пальцы художника или музыканта. Тонко очертанное лицо. И глаза, которые словно вбирали, втягивали в себя…

– А я вас узнала, – просто сказала она.

– Простите…

– Вы – Пушкин…

Сердце его оборвалось и скатилось по лестнице, и было слышно, как оно, подскакивая на ступеньках, ударяясь о холодный камень – все дальше, и дальше, и дальше…