Телохранитель

Следующий майский день принес разъяснения. Красная армия, поднакопив изрядные силы, начала наступление на его боевые порядки по всему фронту — со стороны рек Амударьи, Пянджа, Вахша. Узнав об этом, Энвер-паша живо себе представил, что было бы с ним, если бы он двинулся в Бухару со своими ожиданиями и миротворческими намерениями. Откат был столь же стремительным, как и его наступление в феврале 1922-го. Изменивший ему и эмиру Ибрагим-бек оставил для ретирадного маневра только узкое горло прохода в высокогорный Бальджуан. Всадники Бача-и Сакао, которых к концу этого бесславного похода оставалось менее трети, сопровождали Исмаила Энвера до самой крайней точки его последней «хиджры». «Наместник Магомета», повторяющий теперь его судьбу вечного беглеца и скитальца, в добровольно-принудительном порядке закрывал себя в памирском «каменном мешке», из которого выход был только один — на небеса.

У Сына Водоноса были свои планы. Он намеревался вернуться в Афганистан. Перед расставанием паша сам захотел увидеться со своим спасителем и «черным предсказателем». Туркестанский Алиотман был немногословен. Его бегство набрало высокий темп, но надо было поспешать, так как Красная армия наступала ему на пятки.

— Я добавлю к твоей никчемной жизни немного своего злата, — крикнул Энвер-паша Бача-и Сакао, даже не спешиваясь. — Оно станет хорошим привеском к ней. Мне оно уже, видимо, не понадобится.

И практически на скаку, лишь слегка сдерживая поводьями своего жеребца, бросил ему в руки небольшой плотно набитый хурджин.

— Да, и вот тебе сабля с изумрудами — подарок бухарского совета. Повесишь на стенку в своей мазанке. Или продашь, когда не будет денег на черствую лепешку. Помни мою доброту, грязный, немытый таджик!

На том и расстались.

* * *

— Саблю из дамасской стали в золотых ножнах с изумрудными инкрустациями забрали у Хабибуллы при аресте, — сказал Талагани, прихлебывая разлитый из уже третьего по счету сосуда скверный кабульский кофе. — Я лично передал ее моему повелителю. Но у этой сабли, я чувствую, тоже очень скверная судьба.

— Не стоит волноваться с вашими восточными суевериями, — успокоил его Смоллетт. — В конце концов, Энвер-паша передал клинок Бача-и Сакао, будучи еще живым. И проклятий при этом не выкрикивал. Так что почтенному Надир-хану на сей раз ничего не угрожает.

— А как погиб Исмаил Энвер? — спросил порученец.

— В августе 1922 года он попал в плен к красным. Его вызвал на поединок комиссар Яков Мелькумов, армянин, который отомстил таким образом палачу за геноцид своих соплеменников. Он разрубил тело «зятя Халифа» и «наместника Магомета» надвое — отсек паше голову вместе с правой рукой, державшей саблю.

— Не устаю удивляться, откуда вы все это в таких подробностях знаете? — поинтересовался адъютант.

— Я же вам говорил, любезный Барзак, — ответил молодой граф, — что одно время мне этот Энвер-паша по ночам снился. Английская разведка работает хорошо, и я — кладезь добытой ею информации. Действуя на Востоке, у меня нет времени заглядывать в святцы, чтобы что-то уточнить. Ваш брат, преданный слуга пророка, стреляет без предупреждения и рубит наотмашь, подкравшись со спины. Поэтому мне, делая свое дело, все приходится держать в своей голове.

— Страшная судьба, — тяжко вздохнул афганец, возвращаясь в разговоре к персоне «первейшего туркестанского Алиотмана». — Может, надо было рубиться подарком бухарского совета. Тогда, возможно, и отбился бы. Все-таки, как-никак, дамасская сталь.

* * *

(Окончание повествования на основе мемуаров Джека Элиота Смоллетта)

После ухода от Энвер-паши Бача-и Сакао исчез из поля зрения на два года. В 1924 году его призвали в резервный полк, который неожиданно оказался в эпицентре боев при подавлении мятежа племен Южной провинции. Бача-и Сакао отличился и получил этот злосчастный орден Хедмат, ставший «знаком беды» после его казни.

Все для него сложилось бы иначе, если бы не один казус. Сын Водоноса уже после разгрома восстания убил, по случаю, одного бандита, за голову которого правительство обещало выплатить шесть тысяч рупий. Однако начальник городского гарнизона решил все лавры присвоить себе. Он приказал арестовать Хабибуллу и, видимо, для того чтобы сокрыть подлог, намеревался сгноить его в зиндане. Чтобы спастись от вечного сидения, тому пришлось сбежать. Навыки, полученные в то время, когда он был басмачом в Советском Туркестане, пригодились. Бача-и Сакао стал благородным разбойником, этаким афганским Робин Гудом, сколотил вокруг себя шайку из таких же беглых людей, как и он сам, грабил богатых, большую часть добычи отдавал бедным, но, скорее всего, его доброта являлась мифом. То, что ему удавалось отбирать у толстосумов, и легло в основу легендарного клада Бача-и Сакао, который некоторые сорвиголовы ищут в Афганистане и по сей день. Вскоре его набеги на зажиточные дома приобрели такой масштаб, что правительство вынуждено было бросить против «доблестного» кавалера ордена Хедмат регулярные войска.