Телохранитель Ее Величества 2. Противостояние

Это была одна из редких вещей, которые мне нравились на ненавидимой «испанке». Написанная во время, когда испано- и португалоязычная литература были всего лишь одной из скромных составляющих мировой, причем не на первых ролях, и не были пронизаны духом последующего имперского высокомерия. Вещь душевная, и каждый, читая её в первый раз, «загружается», экстраполируя написанное на себя и свою жизнь. А девчонки… Разумеется, они проходили «испанку» поверхностно, далеко от курса моей частной школы, и не могли даже приблизительно знать о подобных вещах. Сомневаюсь, что они знают, кто такой Кастаньеда или Коэльо, не говоря уже о более незначительных авторах. И теперь я читал им по памяти тот «грузовой» отрывок, используя весь дар выражения, отпущенный мне природой, пытаясь голосом и интонацией донести то, над чем они вряд ли когда задумывались и что вряд ли будет их интересовать ближайшие пару десятков лет. Но они были обречены, ибо они — женщины.

— «Всегда говори то, что чувствуешь, и делай, то, что думаешь. Если бы я знал, что сегодня в последний раз вижу тебя спящей, я бы крепко обнял тебя и молился Богу, чтобы он сделал меня твоим ангелом-хранителем. Если бы я знал, что сегодня вижу в последний раз, как ты выходишь из дверей, я бы обнял, поцеловал тебя и позвал снова, чтобы дать тебе больше. Если бы я знал, что слышу твой голос в последний раз, я бы записал на пленку все, что ты скажешь, чтобы слушать это ещё и ещё, бесконечно. Если бы я знал, что это последние минуты, когда я вижу тебя, я бы сказал: «Я люблю тебя», и не предполагал, глупец, что ты это и так знаешь. Всегда есть завтра, и жизнь предоставляет нам ещё одну возможность, чтобы всё исправить, но если я ошибаюсь, и сегодня это все, что нам осталось, я бы хотел сказать тебе, как сильно я тебя люблю, и что никогда тебя не забуду.»

Да-да, вот так. И я был бы удивлен, если бы у кого-то из них после этих слов не выступили слезы. И они начали выступать, сначала неохотно, потом всё больше и больше, у одной, второй, третьей… Я же снова почувствовал дрожь: мои руки подрагивали, а кончики пальцев, прислони я их к столешнице, отбивали бы чечетку. Но я чувствовал подъем — он шел изнутри меня, рвался наружу. Я не мог хранить это в себе, и говорил, говорил… И я давал, если вспомнить озвученную ранеё Камилле теорию. Это была победа, но надо было не просто победить, а уничтожить их, вогнать в землю — только тогда мне поверят и перестанут относиться, как к врагу. Я продолжал: