Тем более что жизнь короткая такая…

Дымшиц в ответном слове горячо и радостно поддержал это заявление. Сказал, что это высокая честь для всех нас – работать под руководством человека, снявшегося в классическом советском фильме «Молодая гвардия» и снявшего такие духоподъёмные для каждого советского человека картины, как «Добровольцы» – о комсомольцах 30-х годов – или как «Простая история» – о трудной и героической жизни послевоенной деревни.

Протокольно заключить, что стороны, дескать, разошлись, довольные друг другом, не даёт до сих пор сохранившееся ощущение, что Егорову мешало моё присутствие, что он был им недоволен. В тех редких взглядах, которые он бросал на меня, я улавливал его раздражённость. И понимал его: конечно, он помнил тот наш разговор в Ленинграде и, конечно, отдавал себе отчёт в том, что и я этот разговор не забыл.

Вот так! Маленький чиновник (я) заставил комплексовать начальника главка (Егорова), человека, «в рассуждении чина» которого у гоголевского героя было бы много прав вывести: «Я думаю, чуть ли не генерал»! Прощать мне это Егоров не собирался.

Вдруг обнаружилось, что проекты заключений коллегии, которые я писал, разонравились Скрипицыну. Посерьёзнел всегда улыбавшийся мне Дымшиц. Меня было отправили на практику знакомиться с кинопроизводством. Я попал на съёмки фильма Эльдара Рязанова «Дайте жалобную книгу», но очень скоро был отозван назад. Причина? Вместо того чтобы следить, как воплощает режиссёр в жизнь утверждённый коллегией сценарий, не только не мешаю Рязанову менять реплики героев, но и помогаю ему в этом: сам их придумываю вместе с ним.

Перекинули меня с «Мосфильма» на куст Прибалтики, я готовился поехать в Ригу на латвийскую киностудию.

Но на заседании редколлегии, выслушав выступление Скрипицына не помню по поводу какого сценария, сорвался, наговорил много обидного в адрес скрипицынской компетентности и был остановлен окриком Дымшица: «А вашего мнения никто не спрашивал!»

Через несколько дней дичившиеся меня, попавшего в немилость, коллеги, соседи по кабинету, сообщили, что на партийном собрании мне устроил разнос Игорь Чекин за возмутительное, как он сказал, обращение со старыми, заслуженными работниками. «Кто как, – передали мне слова Чекина, – а я считаю, что с Красухиным нам пора расстаться!»

Передали мне это 23-го января 1965-го года. На следующее утро я понёс Дымшицу заявление об уходе. А ещё через несколько дней, получив трудовую книжку на руки, навсегда покинул четырёхэтажный особняк в Малом Гнездниковском, огороженный кованным чугунным забором.

3

В моей трудовой книжке записано: «Освобождён от работы в Комитете согласно поданному заявлению». А в заявлении я указал причину: просил освободить меня от работы по собственному желанию.

Но оказалось, что я погорячился. По собственному желанию уходят, уже найдя себе место, на которое почему-либо не даёт согласие на перевод твоя служба. Или пенсионеры. Если же ты ушёл, чтобы нигде не работать, ты совершаешь преступление, вполне подсудное, потому что можешь быть объявлен тунеядцем.

У людей творческих такое нехождение на службу называется «работой на вольных хлебах». Но творческим человеком тебя должно признать государство. А признавало оно творческими людьми членов Союзов писателей, художников, композиторов, кинематографистов и членов некоторых творческих группкомов.

Я поспешил вступить в группком литераторов при издательстве «Советский писатель». Вступить в группком было легко: нужно было представить свои печатные работы и две рекомендации от членов группкома или Союза писателей.

Всё это я представил, членом группкома я стал, но это никак не решало наши финансовые проблемы.

Диплом я фактически защитил по книжке, которая вышла в издательстве «Знание» в 1964-м году месяца через два после окончания университета. Я тогда ещё работал в Комитете по кино.

Марину после университета зачислили младшим научным сотрудником в ИМЛИ в группу Горького. После моего ухода из Госкино её оклад в 120 рублей становился для нас базовым.

Обычно, уходя на вольные хлеба, люди имеют некую сумму, которую скопили на сберкнижке, и размещают в печатных изданиях собственные произведения, которые обеспечивают им первые месяцы безбедного существования.

Ничего подобного у меня не было, и ничего подобного я не сделал. Поэтому бросился писать в газеты – в «Учительскую», в «Комсомолку», в «Московский комсомолец», в «Московскую правду», в «Литературную Россию». Но это были очень небольшие заработки.