Темное прошлое человека будущего

– Если ни у кого из вас нет лучшей идеи, я бы начал с посещения театра,- предложил Лепнинский.- Поторопившись, мы еще успеем купить билеты с рук на вечерний спектакль. Как давно вы последний раз были в опере, молодые люди? – обратился он к Коле и Толе.

Те только хмыкнули в ответ.

– Ну вот и побываете, тоже не вредно. А если удастся проникнуть за кулисы, то, может быть, повстречаете там Андрюшу. Вы с нами?

– спросил он меня, вставая.- Идемте, обещаю вам бесплатный билет. Насколько я помню афишу, сегодня вечером "Дон-Жуан", а это всегда хорошо, пускай и не в "Ковент-Гардене".

Билеты нам достались в ложу четвертого яруса, под самый потолок.

Под первые звуки увертюры поднимались по закругляющимся лестницам среди других опаздывающих. Гурий отстал, чтобы купить в буфете шампанское.

– Правильно,- одобрил Лепнинский,- что за опера без шампанского!

Коля и Толя тоже попытались остаться в буфете, но Гурий погнал их наверх. Едва рассевшись, разлили по принесенным с собой пластмассовым стаканчикам. Внизу метались по сцене обманутые

Дон-Жуаном женщины, их голоса, как прозрачные сабли, рассекали темный воздух над партером.

– Смотри, смотри, эк он его! – сказал у меня за спиной Толя Коле

(или наоборот), когда Дон-Жуан заколол Командора.

Ирина сидела между мной и Гурием, слегка подавшись вперед к краю балкона, внезапно я почувствовал прикосновение ее пальцев к моей ноге с обратной стороны колена. Мне показалось, что наш балкон, ничем не поддерживаемый, повис над пустотой и вот-вот рухнет, я даже задержал дыхание, как будто это могло спасти от падения.

Когда Дон-Жуан запел свою "арию с шампанским", мы допили то, что у нас еще оставалось в бутылке, потом Гурий достал откуда-то коньяк.

– Может быть, хватит? – сказала Ирина, отказавшись.

– Кому хватит, а кто только начинает,- ответил один из двух сидевших позади меня амбалов, и я услышал, как он громко икнул у меня над самым ухом, опрокинув свою порцию.

– На, шоколадочкой закуси,- предложил ему второй.

Гурий обнял Ирину, положив руку ей на плечи. Скосив глаза, я смотрел на его поросшую черными волосами руку с короткими пальцами, отбивающими легкой дробью музыкальный такт на Иринином плече.

– Как вам нравится исполнение? – спросил в антракте Лепнинский, когда мы вышли в фойе.

– Очень нравится,- дружно ответили Коля и Толя.- Особенно под коньяк хорошо идет.

– Ну раз вам нравится, значит, еще не все потеряно. Хотя, по совести говоря, это уже не та опера. Не та. Еще не умершая, но… из нее как бы выпустили весь воздух. Нет, есть еще отличные голоса и первоклассные исполнители, но исчез сам строй чувств, который наполнял ее смыслом. Нужно быть по-настоящему сентиментальным, чтобы всерьез относиться к происходящему на сцене, сейчас на это никто уже не способен. Опера принадлежит эпохе цельных характеров, сильных эмоций, больших дел. Все это ушло, исчезло, изменился масштаб действительности…

Пока Лепнинский говорил, Ирина отошла от нас на несколько шагов и переминалась на своих высоких каблуках, стоя посреди фойе, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Ей, похоже, хотелось вести себя так, точно она здесь одна.

Во втором акте, когда Дон-Жуан менялся одеждой с Лепорелло и подставлял его вместо себя, так что преследователи устремлялись в погоню за слугой, думая, что гонятся за господином, я вдруг понял, что происходящее на сцене напоминает наши отношения с

Некричем, возможно, предсказывает их. Действие, находясь в плену у музыки, стремительно развивалось по линиям, прочерченным для него мелодиями, звучание оркестра становилось все тревожнее, конец Дон-Жуана был неотвратим и близок. Но чем обернулась история с переодеванием для Лепорелло, я не помнил, и досмотреть ее до развязки мне не удалось.

– Пора,- сказал Гурий Коле и Толе, допил прямо из горлышка коньяк и, раздвигая стулья, двинулся к выходу.

Оба амбала стали пробираться на цыпочках за ним, извиняясь направо и налево. Я тоже поднялся, Ирина и Лепнинский остались в ложе. Когда выходили, сидевшая у дверей старушка хотела что-то сказать, но Коля приложил палец к губам и сделал страшные глаза.

Быстрым шагом мы прошли через пустое фойе, отразились в скучающих без публики зеркалах – Толя одернул на ходу пиджак,