Темное разделение

Но ничего не сообщалось о пропавшем в Уэльс-Марш ребенке. Не было людей с дрожащими голосами, ищущих свою сестру, или дочь, или племянницу, и не было полицейских запросов или фотографий «Видели ли вы ребенка?». Постепенно она перестала смотреть телевизор каждый день, и понемногу страх отступал.

Но не отступали воспоминания и мысль о том, что умершая Соня продолжала жить в ней, своем близнеце. Она была по-прежнему яркой и часто встревоженной, и Симона все время думала, как это несправедливо, что дети умирают маленькими.

В последний год в школе Слейда

[17]она выполнила ряд работ — серию черно-белых фотографий. В них не была передана культура какой-то определенной страны и определенного времени, но каждый снимок вызывал слабое, едва уловимое ощущение ужаса и трагедии, и каждый из них был посвящен судьбе потерянных детей и потерянного детства.

На одной из работ были изображены измученные дети — продавцы спичек — Викторианской эпохи, замерзшие в новогоднюю ночь, но там было легкое наложение современного Сентрепойнта и уголок копии «Биг Ишью» [18], — а на другом снимке было жутковатое изображение одинокой рождественской ночи — с наполовину украшенной елкой и завернутыми в веселую цветную бумагу подарками, напрасно ожидающими детей. На третьем снимке была пара обуви, в которой их хозяин принужден был до изнеможения плясать по заледенелой земле, в лесу, где ветви деревьев покрыты инеем, и была ли она просто красного цвета или стала красной от крови хозяина — должен был уже определить зритель. Но вместо классических балетных туфель из сказки Андерсена этой парой обуви были современные кроссовки с лейблом дизайнера.

Эта серия фотографий заставила содрогнуться преподавателя Симоны, который сказал, что они великолепны, но ужасно мрачны. Однако они принесли ей вожделенную премию Фокса Тэлбота [19]

и привлекли внимание Анжелики Торн, которая оказалась удивительно наблюдательной и деловитой, несмотря на свою болтливость и фривольность, и которая как раз в это время решила стать на стезю покровительства искусствам.

Так, спустя год после университета, Симона попала в Блумсбери с его странно располагающей атмосферой и тайными воспоминаниями. Но казалось, что тайна этих воспоминаний могла оказаться не такой уж глубокой… Стоит только повернуть ключ и отворить нужную дверь в нужный момент, и эти воспоминания и их эхо вырвутся наружу и загудят вокруг тебя, как пчелы.

Но воспоминания нужно хранить в тайном месте, в этом ли доме или где-нибудь еще. Прошлое не должно мешать настоящему; оно ничего не значит и не должно значить.

Симона решительно прогнала воспоминания и голоса и встала из-за стола. Давно уже ушла Анжелика на встречу с Гарри Фитцгленом, и кофе давно уже был готов. Она налила себе полную чашку и на миг застыла у небольшого окна, вглядываясь в улицу. Было темно, и шел дождь, горящие автомобильные фары образовывали блестящую изгибающуюся линию; был обычный лондонский час пик.

Ей нравилось быть одной в этом доме, приятно было чувство ожидания, наполняющее комнаты в сумерки, как будто дом предвкушал начало вечера, как много лет назад, когда это был обычный частный дом и люди приходили сюда в гости. Что это были за люди? Можно ли это теперь узнать? Она вспомнила, что Гарри намеревался разузнать побольше об истории дома. Если, конечно, он не увлечется Анжеликой до такой степени, что совсем потеряет голову.

Она вернулась к столу и включила маленький CD-плеер, просматривая небольшую полку с дисками. Когда она работала, то любила слушать подходящую к разрабатываемому проекту музыку. Сегодня по настроению подойдет Прокофьев или, может быть, Малер — да, Малер. Она очень любила его музыку, она посмотрела «Смерть в Венеции» Висконти в последний год учебы в училище, и ей понравилась музыка не меньше, чем фильм, с тех пор она часто ее слушала. Она решила, что поставит Шестую симфонию; во второй части были четко различимы ритм работающих машин и звуки горнов литейных цехов конца девятнадцатого века, так что воображение легко рисовало образы самих машин, безостановочных и бездушных, будто созданных в кошмаре Сальвадора Дали.

Это прекрасно соответствовало идее Симоны о второй выставке в галерее Торн. Она собиралась вновь связать прошлое и настоящее, поскольку это было ее излюбленной темой, и она хотела сделать из этого свою торговую марку. Чтобы люди, лишь взглянув на ее работы, сразу говорили: «Это Симона Мэрриот, не так ли?»

Но сейчас она хотела сделать акцент на людях, а не только на предметах. Размытые снимки в серых и коричневых тонах, фигуры заводских и фабричных рабочих девятнадцатого века, а поверх них прозрачным наложением — новейшие компьютерные залы и операторы ЭВМ в огромных центрах связи. Да.

Мощные каденции Малера заполнили комнату, и с ними пришли образы, которые искала Симона: ревущие, похожие на людей машины промышленных революций, Жужжащие прядильни хлопка, грохочущие литейные цеха и машины, похожие на роботов-драконов, дышащие раскаленной сталью… В этом была темная и дикая поэзия, если бы только она могла выразить ее…