Темные отражения

Лиам шагнул вперед. То же сделала и я, выставив обе руки перед собой. Нужно было не дать Лиаму натворить глупостей. Толстяк с шумом потопал в сторону общежития. Лиам снова подался вперед, но я уперлась ладонями ему в грудь. Он тяжело дышал, пальцы сжались в кулаки.

– Не ходи за ним, – сказала я. – Ему просто нужно остыть. И тебе, возможно, тоже.

Лиам уже собрался что-то ответить, но вместо этого лишь издал недовольный рык, развернулся на пятках и быстро пошел к деревьям. То есть в противоположном направлении от Толстяка. Я прислонилась к стволу ближайшего дерева и закрыла глаза. В груди не хватало воздуха. Дыхание стало прерывистым.

Уже почти стемнело, когда Лиам вышел обратно, потирая лицо. Костяшки его пальцев были разбиты в кровь. Лицо посерело, словно яростный гнев ушел, сменившись глухой тоской. Когда Лиам подошел ближе, я осторожно коснулась его теплой груди. Его рука скользнула по моему плечу, а затем Ли притянул меня ближе и зарылся лицом в мои волосы. Я сделала глубокий вдох. От него пахло чем-то успокаивающе родным. Это был запах дыма, травы и кожи.

– Он не то имел в виду, – сказала я, когда мы шли к поваленному стволу дерева. Лиама по-прежнему трясло, казалось, он едва держится на ногах.

Чуть ли не рухнув на ствол, он наклонился вперед и положил локти на колени.

– Не стоит меня успокаивать.

Мы сидели долго – так долго, что солнце успело скрыться за верхушками деревьев, а потом опуститься за горизонт. Молчание становилось невыносимым. Я осторожно погладила Лиама по спине.

Лиам медленно выпрямился и отважился наконец посмотреть на меня.

– Как думаешь, он в порядке? – прошептал он.

– Думаю, нам стоит это проверить, – ответила я.

Не помню, как мы дошли до общежития, но в конце концов обнаружили Толстяка сидящим на крыльце. По лицу его текли слезы. В глазах светилось чувство вины и мольба о прощении. И, к моему глубокому удивлению, от этого на сердце стало еще горше.

– Вот и все, – сказал он, когда мы сели рядом. – Все кончено.

Мы сидели так, не шевелясь, еще очень долго.

Глава двадцать пятая

Меня ничуть не удивило решение Лиама вернуться в дозорную группу. Тем не менее вновь переключить его внимание на освобождение лагерей оказалось не так-то просто. Ребята не сдавались, предпринимая все новые и новые попытки. Много раз я тихонько сидела в сторонке, пока Лиам с Оливией обсуждали способы проникновения внутрь, выдвигали неожиданные предположения и мучились вопросом о том, как лучше преподнести свою задумку Клэнси.

Лиам взялся за дело с таким энтузиазмом, что его идеи распространялись со скоростью заразной болезни. Такой подход к делу вообще был отличительной чертой Ли. Иногда, во время вечерних собраний, я получала несказанное удовольствие, наблюдая за его оживленной, полной огня жестикуляцией. И, надо сказать, доносить свои мысли до окружающих у него получалось великолепно. В словах Лиама было столько неприкрытой надежды, что ребятам не оставалось ничего другого, как перенять его оптимизм. К концу недели интерес к проекту возрос до такой степени, что нам пришлось перенести собрания из малюсенькой комнатки общежития к костровой яме. Теперь, куда бы Лиам ни направлялся, его повсюду сопровождали поклонники и единомышленники, готовые на что угодно ради минутки внимания.

Мы с Толстяком оказались более устойчивыми ко всей этой суматохе. Обо мне Чарльз просто-напросто позабыл. Возможно, считал столь презренную личность недостойной своего внимания. Толстяк больше не работал в саду, но девочка-босс никак не пыталась его скомпрометировать.

Я вернулась к занятиям с Клэнси. Правильнее сказать, попыталась вернуться.

– Где сегодня витают твои мысли?

Так далеко, что лучше туда не соваться.

– Покажи, о чем ты думаешь, – сказал он, едва я открыла рот. – Не хочу ничего слышать. Хочу видеть.

Я подняла глаза. Проникающий сквозь окно солнечный свет окутывал меня золотистым облаком. Клэнси смотрел на меня, не скрывая раздражения. Такой взгляд я видела у него лишь однажды. В тот раз желтому не удалось починить одну из стиральных машин.

Но со мной Клэнси позволял себе такое впервые.

Я закрыла глаза и протянула руку, вызывая в памяти образ Зу, исчезающей среди деревьев. В последние несколько недель наши диалоги все реже и реже сводились к простому обмену словами. Чаще всего для обмена мнениями мы использовали свой собственный, универсальный язык.

Но не сегодня. Сознание Клэнси по твердости не уступало бетонной плите, зато мое размякло, словно желе.

– Прости, – пробормотала я. Сил не хватало даже на разочарование. Я впала в какую-то странную депрессию, когда любой звук или образ извне расстраивал до глубины души. На меня накатила усталость. И опустошение.

– У меня куча дел, которыми необходимо заняться, – вскипел Клэнси. – Встречи, переговоры, но я тут, с тобой. И пытаюсь тебе помочь.

На этих словах в животе у меня что-то хлюпнуло. Я отодвинулась от спинки кровати и выпрямила спину, собираясь возразить, но Клэнси уже спрыгнул на пол и направился к столу.