Тёмные скалы

Укор горел в его взгляде, громыхал в словах. Какая ирония! Знал бы он, что выбрал себе в собеседники самого нездорового душой из всех возможных калек.

Как он сказал – мы тут все навроде родственников?

Что ж, если в ком Марвин и почуял вдруг родственную душу, то это был покойный мистер Бертран, счастливый семьянин, отчего-то (отчего?) не нашедший выхода – выхода в жизнь, а потому шагнувший в смерть. И ещё плоть от плоти его, леди Эшвуд, с её живыми цветными глазами и упрятанной в них мягкой печалью. Нежный росток, который остался от отца и жил за отца, как Марвин теперь жил за себя прежнего. Что это было – милосердная жестокость или жестокое милосердие? Бог его знает, бог его знает. Он знает, знает. А им нечего и голову забивать.

Тоска надвигалась неотвратимо, как волна. Всё было так правильно, так покойно рядом с отцом Лоуренсом, но стоило отдалиться от церкви на полусотню миль…

– Если живёшь в поместье, господь тебя упаси крутить с горничными, – Клинт улыбнулся и широко зевнул. – Хозяин этого страсть как не любит.

Марвин посмотрел вперёд, на дорожку, на вызолоченные лучами стволы деревьев: что и говорить, закатное солнце умело красиво прощаться. А вот он сам – нисколько.

– Пройдусь до скал, пока совсем не стемнело.

– Когда я сюда приехал, поговаривали, что на скалах живут сирены, хотя тут ни одно судёнышко сроду не разбилось. Ты-то, конечно, не веришь в эту нашу чертовщину, а?

– В вашу – нет, – ответил Марвин уже на ходу. – Мне вполне хватает своей.

Глава 3

Эскизы женских портретов никуда не годились. Нет, они были не так плохи сами по себе – лица у Марвина всегда выходили живо, – но они никуда не годились.

Он вздохнул и, поборов желание тотчас уничтожить все листы в бойко потрескивающем печном пламени, просто отодвинул их в сторону. Это походило на гадание по звёздам – он ведь понятия не имел, какой была эта призрачная и, увы, безликая девушка на скалах. Нужные черты не складывались; ни одно лицо из старательно выращенных на бумаге не подходило ей, не ложилось на белокурый образ потусторонней нежности и нечеловеческой силы.

Марвин снова вгляделся в брешь на картине, и в ушах зазвенел взволнованный голос из прошлого:

… – Так это верно, что вы покидаете «Клуб двадцати», сэр?

Марвин даже не понял, кто именно задал вопрос, который крутился на языке у каждого, да это было и неважно – в небольшой зале тотчас воцарилась трепетная тишина.

Далтон Марш прокашлялся, поднялся с кресла, неторопливо прошёлся от одного окна до другого. Со спины, обтянутой строгим фраком, он и сам выглядел студентом, стройным и юным. Впрочем, и лицо его ещё дышало румяной свежестью – всё портила старческая муть левого зрачка, отчего глаза казались разного цвета.

– Верно, друзья. Да стоит ли горевать о такой мелочи, когда наше искусство выходит совсем на другой уровень? Меня ждёт грандиозный тур – все выставки и лекции расписаны по дням, все до одной; ваши достижения также не будут забыты. Я расскажу о каждом из талантов.

Его слова нимало не утешили – собравшиеся удручённо молчали.

– Но я бы хотел, чтобы клуб продолжил жить. Часть моего духа будет вечно витать здесь, уверяю, – теперь Марш шёл по центру залы, упруго пружиня шаги и даря ободряющий прощальный взгляд каждому. – А своим преемником я назначаю… – его рука в безупречной серой перчатке легла на плечо Марвина, – пожалуй, вас, мистер Койн. Не подведите меня.

– Не подведу, сэр!

Марш улыбнулся, и его улыбка стала надёжным щитом, отражающим залпы завистливых студенческих взглядов. Он вытащил из галстука булавку в виде чёрной розы и приколол к воротнику Марвина. Затем склонился к самому его уху и прошептал:

– А рожки очень украсили святого Антония.

…О да. После того давнего ребячества Марвин наверняка лишился доброго покровителя в борьбе с искушениями. А соблазн вписать деве первое же лицо из представившихся был велик.

– Ну, что скажете, сэр? Кажется, я влип, как последний олух.

Сэр Далтон Марш, конечно, не мог ответить – пришлось долго перебирать в памяти портреты за его авторством в жалкой попытке отыскать подходящий типаж. Зачастую художники вкладывали в женские лица изрядную долю черт своих избранниц, и Марвин задумался, припоминая леди Вирджинию Марш – полноватую статную брюнетку с неизменно строгим выражением умных тёмных глаз.

Он достал новый лист и попытался изобразить её такой, какой видел в последний раз, двадцать лет назад. И чем отчётливее проступала на бумаге её холодная полуулыбка и острый взгляд, тем сильнее Марвин убеждался, что снова взял неверный курс. Нет! Нет, нет. Оставалась ещё одна лазейка: поинтересоваться историей создания картины у мажордома. Он-то наверняка знает, какой была эта женщина. Лучше всего это знал лорд Эшвуд; Марвин ужасно досадовал на самого себя, что не обговорил с ним подробности работы.

Но прежде было решено взять небольшой перерыв и прогуляться до скал. Марвин не сомневался, что видел на картине именно их. Разве сэр Далтон Марш упустил бы шанс запечатлеть с натуры такую мрачную, исполненную грозного достоинства красоту?