Мы заняты в магазине до вечера, а после обеда я хотела ускользнуть, чтобы встретиться с Зейлом, но Лапочка намерена учить меня гаданию на картах Таро. «Теперь, когда мы знаем, что у тебя есть дар, – говорит она, – почему бы тебе не научиться его использовать?»
– Не бойся карты Смерти, – говорит она, когда в моем первом гадании выпадает лицо в виде белого черепа. – Она не означает физическую смерть. Скелет верхом на лошади предсказывает конец чего-то неопределенного.
Но я не могу оторвать взора от этих пустых глазниц.
– Ты же знаешь, Сахарная Пчелка, – продолжает Лапочка, – мы радуемся жизни, принимая смерть как естественную часть цикла.
– А что происходит, когда смерть неестественная? – спрашиваю я.
– Ах! – Она протягивает руку, чтобы похлопать меня по ладони. – Это совершенно иное дело.
Когда Лапочка уходит спать, я беру колоду карт Таро и несколько часов сижу с ними на кровати. Перетасовывая их, раскладывая толстую колоду на три равные кучки.
Прошлое.
Настоящее.
Будущее.
Так, как показывала мне Лапочка.
Но я не нахожу в картах никаких ответов.
На следующий день Лапочка просит Бернадетту похозяйничать в магазине, чтобы мы могли съездить на денек в Новый Орлеан. Я знаю, что она старается отвлечь меня, но это не помогает. На Бэйсин-стрит, Кэнал-стрит и Тулуза-стрит мой взгляд привлекают красивые девушки с длинными темными волосами, в зеркальных солнцезащитных очках и со звонким смехом, который звучит как джазовая импровизация. Я словно вижу Элору в толпе в кафе «Монд» и среди уличных художников на Джексон-сквер. Но когда я приглядываюсь, это уже не она. И сердце мое сжимается.
По дороге в машине обратно в Кинтер Лапочка рассказывает мне семейные истории о моих родственниках, но не рассказывает о моей матери. Не говорит также больше ничего о Демпси Фонтено. Даже когда я прямо ее спрашиваю.
Она лишь вздыхает и произносит:
– Наши глаза не случайно находятся спереди, Грей. Пусть прошлое остается там, где ему самое место.
Когда мы добираемся домой, Лапочка направляется в кухню и начинает резать овощи. Лук. Зеленый перец. Сельдерей.
Старинный луизианский рецепт для игнорирования трудных вопросов.
Вечерняя жара невыносима. Однако погода не так угнетает, как молчание. Или тайны.
Я надеваю свои резиновые сапоги и бреду к протоке Лайл, едва ли сознавая, куда двигаюсь. Когда я туда добираюсь, Зейл уже ждет меня, сидя на старом прицепе. Как будто знал, что я приду. Я размышляю о том, что сказал Кейс после той драки на пристани. Об убийце Элоры.
Страх щекочет меня, точно ползущий по коже паучок, и я опять задаюсь вопросом, говорил ли мне Зейл правду, когда заявил, что они с Элорой были просто друзьями. Он поднимает голову, и взгляд его искренний, я не вижу в нем никаких темных уголков, где могла бы прятаться ложь. Поэтому скидываю сапоги, забираюсь на прицеп и сажусь рядом с ним на фоне багрового заката.
– Привет, – произношу я.
Вдалеке затягивает свою вечернюю песню козодой, и хор лягушек решает ему подпеть. Байу вокруг нас оживает. Внезапно я ощущаю стеснение и неловкость, словно не знаю, что делать. Зейл улыбается, и я начинаю рассказывать про драку между Кейсом и Хартом. Говорю об окровавленной медали с изображением святого Себастьяна, талисмане Элоры. О том, как думала, будто Кейс и есть убийца. И о том, как Харт сумел почувствовать его эмоции и подтвердить, что Кейс невиновен. В общем, меня отбросило в самое начало.
– Элора когда-нибудь рассказывала тебе о ком-то еще? – спрашиваю я. – О новом бойфренде?
Зейл качает головой:
– Даже в ту, последнюю, ночь, когда я ее видел, когда Элора сообщила, что покидает город, она не призналась с кем.
Мы сидим рядом, в сгущающихся сумерках, а вокруг нас будто пляшет наэлектризованный воздух. Я вижу, как от Зейла волнами исходит энергия, и это похоже на поднимающийся от шоссе жар. Меня кусают мухи, но я не замечаю, чтобы хотя бы одна опустилась на него.
– Лапочка считает, что люди не любили твоего отца, потому что он был слишком могущественным. – Зейл не спрашивает меня, кто такая Лапочка. Так же, как не интересуется, кто такой Харт. Или Кейс. И это заставляет меня задуматься, насколько много Зейл знает о нас.
Обо всех нас.
– Она говорит, люди боялись его. Он умел вызывать бури. – Зейл внимательно смотрит на меня своими пламенно-ледяными глазами. – Ты ведь тоже умеешь это делать, правда?
– Ты знаешь, что означает «Зейл»? – произносит он. Я качаю головой, и парень улыбается. Мое сердце замирает, пропуская удар или даже целых три. – Это означает «сила моря». Я был ребенком бури.
Мне кажется странным сидеть и просто беседовать с Зейлом, но я чувствую, что это правильно. И это тоже странно, пока я не вспоминаю, что Зейл – один из нас. Один из Летних Детей.
Как Элора. И остальные.
Как Харт.
Я думаю о темных кудрях, о его смехе, глубоком, горловом, как он раньше меня поддразнивал. И меня переполняет тоска по нему. По тому Харту, каким он был. Какими все мы были.