Тень Голема

В свирепом задоре выхватив из ножен саблю, Леонтий с места пустил коня в полевой галоп, держа на вытянутой руке смертоносное оружие. Мариан Загурский, в этот миг в полной мере осознав гнев и решимость своего противника, резко дал шенкелей и пустил коня в противоположную от Леонтия сторону. Очень скоро под удалой посвист и веселый смех толпы, собравшейся на стене, он скрылся за стенами острога.

Плещеев не стал преследовать коварного шляхтича и вернулся обратно, встреченный защитниками города как безусловный герой и победитель. Принимая поздравления и дружеские шлепки боевых товарищей, Леонтий только обескураженно улыбался и отмахивался.

– Да ладно. Делóв-то?

– Одно не пойму, – позже пожаловался он Прозоровскому, – что хотел этот засранец? Зачем полез?

– Кто знает, – пожал плечами князь. – Бог даст, сам спросишь. А нет, не велика важность!

Прозоровский торопился. Пока Плещеев вылавливал на копье вертлявого запорожца, вернулись посыльные с известиями, что мятежники утром прорывались в Сыромятники к государевым конюшням, но плотным огнем шестирядной караколи[46] немецких наемников были отброшены назад и более попыток не предпринимали. В Чингасах поднялись стрельцы. Перекрыли мост через Яузу рогатками и телегами, а на Таганной и Болвановке поставили пушки. Казаки сунулись было туда, но, испугавшись, отошли. Им теперь без боя из Серебрянников и Кошельной слободы никак не выбраться, потому и сидят на пороховой мельнице. То ли совет держат, то ли ждут чего?

Подоспели новости от перебежчиков и дозорных, наблюдающих за вражеской армией, явившейся под стены Москвы. На западе поляки и литовцы встали табором в Тушино, на месте давно заброшенного лагеря самозванца. По словам лазутчиков, с королевичем Владиславом сейчас едва ли больше восьми тысяч воинов, включая тысячу лисовчиков[47], на рысях примчавшихся из-под Можайска. А на юге объявились изрядно помятые полки гетмана Сагайдачного. В Тушино черкасы не пошли. Встали отдельным табором у Донского монастыря, прикрывая переправу своих обозов через Москву-реку, поскольку, как цыгане, идут семейно, с ворованным скарбом, женами и детьми! Навскидку там тысяч десять-пятнадцать сабель. Но, что примечательно, ни у поляков, ни у запорожцев нет артиллерии! Как они собираются брать хорошо укрепленный город, одному Богу известно.

Поразмыслив, Прозоровский решил направиться непосредственно в логово мятежников, о чем и сообщил своим спутникам, сухо добавив при этом:

– Если кто не хочет, может оставаться!

Слабых и робких духом в отряде не нашлось, да и откуда им было взяться? Помимо самого Прозоровского, известного своей удалью и отвагой, на переговоры с бунтарями ехал испытанный боец Леонтий Плещеев, бесстрашный терский воевода Петр Головин, отец Феона и напросившийся отец Афанасий. Сопровождал их десяток молодых дворян поместной конницы, служивших личной охраной князя еще с обороны Борисова.

Глава 11

Сразу за государевой Кошельной слободой, в устье Яузы, из-за высокой воды и частых паводков горожане отродясь ничего путного не строили и сами не жили. А дабы выгодное место не пустовало, по царскому указу соорудили здесь однажды пороховую мельницу прямо на берегу реки. Было это еще при царе Борисе Годунове. С тех пор мельница и причитающиеся ей строения оставались единственными постройками на пустынной пойме у слияния Яузы и Москвы-реки.

Не имея большого выбора, именно это место облюбовали для своего табора мятежные городские казаки. Вокруг мельницы большим полукругом выстроили они из телег настоящий гуляй-город, крайними щитами упиравшийся в болотистые берега Яузы, и даже для острастки пару отжатых у стрельцов пушек в проходе поставили. Пороха на мельнице было с избытком, а вот ядер и пушкарского наряда при них не было совсем. Поэтому проку от таких пушек не было никакого. В казачьем таборе об этом знали все, и у грозных орудий, поставленных перед рогатками при въезде в гуляй-город, не было даже охраны.

Подъехав к поставленному на телегу дубовому щиту гуляй-города, Прозоровский пару раз от всей души приложился к нему своим тяжелым перначом.

– Кто в теремочке живет?

На шум у рогаток появился дородный казак в дорогом атласном зипуне, перепоясанном широким турецким кушаком. Богатая одежда говорила о высоком положении ее обладателя среди мятежников. Казак держал в руке миску с жидкой, еще дымящейся кашей, которую на ходу прихлебывал, смачно чавкая и стуча деревянной ложкой по краям посуды.

– Головой… Головой постучи! – недовольно произнес он, рассматривая князя тоскливым собачьим взором, в котором одновременно уживались заносчивая спесь и слезливая унылость.

– Кто такие?

– А сам-то кто? – заорал на него подъехавший к Прозоровскому прямодушный и нетерпеливый Головин. – Чего ты вылупился, куриная жопа? Доложи своим атаманам – переговорщики от царя приехали!

– Это кто куриная жопа? – обиделся казак, перестав жевать. – Я гулявый воевода[48]. Одно мое слово, и парни из вас решето сделают!