Тень и Коготь

Заснуть я не мог, наверное, целую стражу. Вскоре сделалось очевидно, что доктор Талос и вправду не собирается спать, но я не терял надежды, что он – в силу каких-нибудь причин – хотя бы удалится на время. Сначала он сидел у огня, словно бы в глубокой задумчивости, затем встал и принялся расхаживать из стороны в сторону. Лицо его было почти неподвижно, но черты весьма выразительны: легкое движение брови или наклон головы могли совершенно изменить его выражение. Пока он гулял у костра, я сквозь полусомкнутые веки видел, как печаль лисьей маски его лица сменялась ликованием, тут же уступавшим место вожделению, сменявшемуся скукой, или решимостью, или же одной из дюжин других эмоций, которым мне не подыскать названий.

Наконец он начал сшибать тростью головки диких цветов и вскоре обезглавил их все на десяток шагов от костра. Подождав, пока его прямой, величественный силуэт не скроется из виду, а свист трости станет почти не слышен, я осторожно извлек из ташки камень.

Камень озарил ночь, точно звезда, упавшая мне в ладонь с неба. Доркас уже спала, и, как ни хотелось рассмотреть самоцвет вместе с нею, тревожить ее сон я не стал. Холодное голубое сиянье было слишком уж ярким, и я боялся, что доктор, как бы далеко ни забрел, может заметить его. В голову пришла по-детски озорная идея взглянуть сквозь камень на пламя костра, словно сквозь линзу, и я приставил его к глазу, но тут же опустил вновь: привычный мир с фигурами спящих в траве мгновенно превратился в пляску искр, выбитых ударом клинка о клинок.

Не помню, сколько лет было мне, когда умер мастер Мальрубий. Во всяком случае, задолго до того, как я стал капитаном. Выходит, я был еще совсем мал, однако прекрасно помню, как мастер Палемон заменил его на посту наставника учеников. Мастер Мальрубий занимал эту должность с тех самых пор, как я узнал, что на свете существуют подобные вещи, и после смерти его мне многие недели – а может, и месяцы – казалось, что мастер Палемон (хотя его я любил едва ли не больше) не сможет стать нашим наставником в том же смысле, в каком был им мастер Мальрубий. Чувство нереальности происходящего, путаница в мыслях усугублялась еще ощущением, будто мастер Мальрубий вовсе не умер и даже не ушел от нас, что на самом деле он просто лежит в своей каюте, в той же кровати, где спал каждую ночь, пока обучал и наставлял нас. Есть такая поговорка: «С глаз долой – из сердца вон», – но в данном случае выходило наоборот: сделавшись незримым, присутствие мастера Мальрубия стало куда более ощутимым, чем прежде. Мастер Палемон отказывался подтвердить, что он в самом деле никогда не вернется, и посему каждое деяние свое я мерил двойною мерой: «Разрешит ли мастер Палемон?» и «Что сказал бы мастер Мальрубий?». (Он так ничего и не сказал… Палач не пойдет в Башню Исцеления, как бы ни захворал. Говорят – не знаю, правду ли, нет ли, – будто виною тому старые счеты.)

Если бы я писал все это для развлечения или же в назидание читателю, то не стал бы здесь отвлекаться на описание мастера Мальрубия, к тому моменту, как я спрятал Коготь обратно в ташку, давным-давно обратившегося во прах. Но у исторического повествования – свои нужды. Я мало разбираюсь в литературной стилистике, но обучаюсь по ходу дела и нахожу, что ремесло сие не так уж отличается от моего прежнего.

Десятки и сотни людей приходят смотреть на казнь. Я видел, как под тяжестью зрителей рушились балконы, одним ударом губившие больше народу, чем я за всю свою карьеру. Эти десятки и сотни людей вполне можно уподобить тем, кто читает книги.

Но, кроме зевак, наблюдающих казнь, имеются и другие, кто также должен быть удовлетворен. Это представители власти, от имени которой действует палач, это те, кто платит палачу, чтобы смерть приговоренного оказалась легкой (или мучительной), и, конечно же, сам палач.

Зрители останутся довольны, если казнь пройдет без проволочек; если последнее слово приговоренного будет сочетать в себе краткость и красноречие; если занесенный клинок на миг задержится, сверкая в солнечных лучах, прежде чем опустится, и им будет предоставлена возможность затаить дыхание, подталкивая друг дружку локтями; и, наконец, если струя крови после отделения головы от туловища окажется достаточно впечатляющей. Так же и вы, кто придет однажды в библиотеку мастера Ультана, потребуете от меня спорого, без проволочек, хода повествования; персонажей, которым позволено говорить лишь кратко, но красноречиво; драматических пауз, означающих, что вот-вот произойдет нечто важное; возбуждения чувств и достаточного количества крови.