Тень и Коготь

– В этом не всякий с тобой согласится. Скажем, мастер Гюрло к этой идее относился вполне благосклонно, однако мастер Палемон и слышать о ней не желал. А мне сдается, что верховная жрица Пелерин такой способностью обладала – хотя бы до определенной степени – и поняла: Агия что-то стянула, а я ничего не тронул. Заставила Агию раздеться, велела ее обыскать, но меня никто обыскивать даже не думал. Позже они сожгли свой собор – думаю, из-за утраты Когтя, ведь он же, в конце концов, Собором Когтя и был.

Иона задумчиво покивал.

– Однако спросить тебя я хотел совсем не об этом. Скажи, какого ты мнения о тех шагах под землей? Об Эребе, и Абайе, и прочих тварях морских, что когда-нибудь выйдут на сушу, известно всем. Но мне отчего-то кажется, что ты знаешь о них куда больше всех остальных.

Лицо Ионы, минуту назад столь открытое, добродушное, сделалось замкнутым, жестким.

– Отчего же тебе так кажется?

– Оттого, что ты был моряком, а еще из-за истории о бобах – той, что ты рассказывал у ворот. Должно быть, ты видел книгу в коричневом переплете, которую я читал в комнате, наверху. В ней рассказывается обо всех тайнах нашего мира или, по крайней мере, о том, что думают на их счет всевозможные маги. Сам я еще не прочел ее даже до половины, хотя мы с Теклой читали по главе каждые два-три дня, а в промежутках немало спорили о прочитанном. Но я заметил, что все объяснения в этой книге слишком просты… просты и по-детски наивны.

– Совсем как моя история.

Я согласно кивнул.

– Да, твоя сказка тоже вполне могла быть взята из этой самой книги. Знаешь, я ведь, когда только-только принес ее Текле, подумал, что предназначена она для детей или для взрослых – любителей вспомнить детство. Но после разговоров с Теклой о некоторых изложенных в ней мыслях понял: их следовало выразить именно так, потому что иначе не выразить вообще. Пожелав описать новые методы виноделия или лучший способ любовной игры, писатель мог бы прибегнуть к языку сложному, предельно точному. Но в книге, которую он написал, ему, хочешь не хочешь, пришлось выражаться как-то вроде: «В начале был лишь гексамерон, а более ничего» или «Не в том суть, чтоб образ недеяния созерцать, но в том, чтоб узреть недеяние». Так вот, существо, чью поступь слышал я под горой… уж не одна ли из этих тварей?

– Ну я-то его не видел. – Иона поднялся. – Ладно. Пойду-ка я палицу продавать, но прежде скажу тебе, что всякая женка рано или поздно говорит муженьку: прежде чем дальше спрашивать, подумай, вправду ли хочешь узнать ответ.

– Последний вопрос, – придержал его я, – а затем обещаю ни о чем больше не спрашивать. Когда мы шли сквозь Стену, ты сказал, что создания, которых мы видели внутри – солдаты, и намекнул, будто размещены они там, дабы противостоять Абайе и остальным. Может, люди-обезьяны – тоже солдаты подобного рода? И если да, что толку от бойцов величиной с человека, если противники огромны, как горы? И чем прежним автархам не угодили солдаты-люди?

Иона, бережно завернув палицу в тряпку, перекинул ее из ладони в ладонь.

– Вопрос тут не один, а три, и ответить с уверенностью я могу только на второй. По поводу двух остальных догадки, конечно, выскажу, однако поймаю тебя на слове: о вещах этих мы разговариваем в последний раз. Начнем с третьего вопроса. Люди в войсках «прежних автархов», которые вовсе не являлись автархами – точнее, не именовались таковыми, – служили. Но воины, созданные путем очеловечивания животных, а может, и тайного обращения людей в зверей, оказались намного надежнее. Что и неудивительно, поскольку простой народ, правителей и законы их ненавидевший, служащих правителям нелюдей ненавидел еще сильнее. Таким образом, «нелюди» были вынуждены сносить такое, чего не потерпели бы солдаты-люди. Возможно, поэтому им и вверили оборону Стены. А может, объяснение состоит в чем-либо совсем другом.

Сделав паузу, Иона подошел к окну и устремил взгляд наружу, но не на улицу – вверх, в облака.

– Возможно, твои люди-обезьяны такой же гибрид, а может, и нет – это мне неизвестно. Тот, которого видел я, на мой взгляд, выглядел вполне человекообразным, если не принимать в расчет шерсти, и потому я склонен согласиться с твоими догадками, будто они – человеческие существа, чья природа коренным образом изменена долгой жизнью под землей и контактами с тем, что осталось от города, погребенного в недрах горы. Урд уже крайне, крайне стара, и, несомненно, древних сокровищ хранит в себе множество. Да, золото и серебро изменениям не подвержены, но стерегущие их могут претерпевать метаморфозы куда причудливее тех, что обращают сок винограда в вино, а песчинки – в жемчужины.

– Однако мы, живущие снаружи, тоже каждую ночь подвергаемся воздействию темноты и нередко имеем дело с сокровищами, добытыми в рудниках. Отчего мы не изменились тоже? – спросил я.