Тень и Коготь

– Идти назад одной будет опасно, – ответил я, – поэтому, наверное, попытаюсь отговорить. Но связывать и запирать не стану, если ты это имеешь в виду.

– Ты говорил, что сделал копию записки, которую кто-то прислал мне в харчевне – помнишь? Но так и не показал. Покажи сейчас.

– Я в точности передал тебе, что там говорилось, а записка ведь не настоящая. Ту Агия выбросила. Наверное, думала, что кто-то – быть может, Хильдегрин – пытается предостеречь меня.

С этими словами я открыл ташку. Нащупав записку, пальцы мои наткнулись на что-то еще – холодное, странной формы.

– Что там? – спросила Доркас, увидев выражение моего лица.

Я вытащил странный предмет. Был он лишь самую малость больше и толще орихалька. Холодный материал, из коего он состоял, сверкнул в лунном луче звездой. Казалось, в руке у меня – маяк, видимый всему городу, и я, сунув вещицу обратно, поспешил опустить клапан ташки.

Доркас стиснула мое запястье так, словно пальцы ее превратились в не по мерке тесный браслет из золота и слоновой кости.

– Что это? – прошептала она.

Я помотал головой, надеясь, что от этого в ней хоть немного прояснится.

– Это не мое. Я даже не знал… Самоцвет, драгоценный камень…

– Не может быть. Разве ты не почувствовал тепла? Вот драгоценный камень – на твоем мече. А что ты вытаскивал из ташки?

Я взглянул на опал, венчавший эфес. Да, он блестел при свете луны, однако на предмет, извлеченный мною из ташки, похож был не более, чем стеклянная безделушка – на солнце.

– Коготь Миротворца, – догадался я. – Агия сунула его туда, когда мы врезались в алтарь, чтобы его не нашли при ней в случае обыска. Потом Агил объявил бы о своем праве победителя, и они получили бы камень назад, но я остался жив, и тогда она хотела стащить его там, в камере…

Но Доркас не смотрела на меня. Взгляд ее был обращен к городу, окутанному сиянием мириадов светильников.

– Севериан, – сказала она, – этого не может быть.

Над городом, словно летучая гора из сновидений, парило огромное здание – с башнями, контрфорсами и сводчатой крышей. Окна его сияли багровым светом.

Я хотел было сказать что-то в отрицание чуда, происшедшего на моих глазах, но, прежде чем успел хотя бы открыть рот, здание исчезло, словно пузырь в фонтане, оставив за собою лишь россыпи искр.

XXXII

Пьеса

Лишь после этого видения осознал я свою любовь к Доркас. Мы двинулись вниз по дороге, что вела через вершину холма, в темноту. Наши мысли были полностью поглощены увиденным, а души, миновав те несколько секунд, точно дверь, никогда прежде не открывавшуюся и захлопнувшуюся навеки, соединились без помех.

Не знаю, куда мы шли. Помню только дорогу, петлявшую по склону холма, арчатый мост у его подножия и еще одну дорогу, обнесенную на протяжении лиги переносной деревянной оградой. Куда бы мы ни направлялись, говорили мы не о себе, но только о нашем видении и о его возможных значениях. В начале нашего пути Доркас была для меня лишь случайной попутчицей, которую я желал и жалел, в конце же его я любил ее так, как не любил прежде ни одно человеческое существо. Нет, вовсе не оттого, что любовь моя к Текле уменьшилась, – напротив, полюбив Доркас, я полюбил Теклу еще больше, ибо Доркас стала моим вторым «я» (ведь и Текл было словно бы две – одна столь же ужасна, сколь прекрасна другая) и полюбила Теклу вместе со мной.

– Как ты думаешь, – спросила она, – кто-нибудь, кроме нас, это видел?

Я еще не думал об этом, но ответил, что, хотя здание было видно всего лишь мгновение, произошло все над величайшим из городов, и если даже десятки миллионов людей его не заметили, то уж сотни-то на этакое чудо внимание все равно обратили.

– Но что, если это – видение, предназначенное только для нас?

– Доркас, у меня прежде никогда не бывало видений.

– А я и не знаю, бывали ли видения у меня. Когда я пытаюсь вспомнить, что было со мной до того, как я помогла тебе выбраться из воды, то вспоминаю лишь, будто была под водою сама. До того – только яркие, мельчайшие осколки миража. Наперсток, лежащий на куске бархата, тявканье собачонки за дверью… Ничего подобного. Ничего похожего на то, что видели мы с тобой.

Слова ее напомнили мне о записке, которую я, собственно говоря, и искал, когда нащупал Коготь, а записка, в свою очередь, о книге в коричневом переплете, хранившейся в соседнем отделении ташки. Я спросил Доркас, хочет ли она взглянуть на книгу, принадлежавшую Текле, когда мы найдем подходящее место для привала.

– Да, – отвечала она. – Когда мы снова будем сидеть у огня, как в той харчевне…

– Эта реликвия – конечно, перед уходом из города мы непременно вернем ее Пелеринам – и наш разговор напомнили мне, о чем я однажды читал. Ты знаешь о Ключе к Мирозданию?

Доркас тихо засмеялась.

– Нет, Севериан. Я едва помню собственное имя – что я могу знать о Ключе к Мирозданию?