Тень и Коготь

Толпа – это никак не сумма индивидуумов, составляющих оную. Скорее толпа – особого вида животное, лишенное дара речи и даже настоящего сознания, рождающееся, когда люди собираются вместе, и умирающее, стоит лишь им разойтись. Эшафот перед Залом Правосудия был окружен кольцом димархиев с пиками наперевес, а их офицер с пистолетом, пожалуй, мог бы убить пятьдесят или шестьдесят человек, прежде чем у него вырвут оружие, собьют с ног и затопчут. И все же лучше предоставить толпе некий понятный каждому символ власти, нечто, притягивающее взгляд.

Люди, собравшиеся поглазеть на казнь, в большинстве своем вовсе не были бедны. Кровавое Поле – один из лучших кварталов города, и я видел в толпе довольно много красного и желтого шелка и лиц, с утра вымытых душистым мылом (мы с Доркас умывались в колодце на дворе). Подобная публика не так легка на подъем, как бедняки, но, будучи раздражена, становится гораздо более опасной – этих людей не ошеломить демонстрацией силы, да к тому ж они, что бы там ни утверждали различные демагоги, куда как храбрее.

Итак, я стоял на эшафоте, положив руки на эфес «Терминуса», вглядываясь в толпу, и тень моя падала на заранее установленную нужным образом плаху. Хилиарха видно не было – позже я обнаружил, что он наблюдает за процедурой из окна. Агии в толпе, сколько я ни искал, не оказалось, а Доркас стояла на ступенях Зала Правосудия: по моей просьбе бейлиф зарезервировал для нее местечко.

Толстяк, подстерегший меня накануне, подобрался к эшафоту поближе, насколько смог, – острие пики едва не уперлось ему в брюхо. Женщина с голодными глазами стояла справа от него, а седовласая – слева. Данный ею платок я заткнул за голенище сапога. Низенького, что дал мне азими, и тусклоглазого, так странно говорившего заики не было видно нигде. Я поднял взгляд к крышам – оттуда им, несмотря на маленький рост, все было бы прекрасно видно – и, хотя не смог отыскать их, они, скорее всего, устроились именно там.

Четыре сержанта в высоких парадных шлемах привели Агила. Вначале толпа раздалась, точно воды Птичьего Озера перед носом Хильдегриновой лодки, затем показались алые плюмажи, блеснули доспехи, и наконец я увидел его темные волосы и скуластое, запрокинутое кверху (цепь сковывала его руки за спиною так, что лопатки соприкасались) лицо. А ведь как элегантно выглядел он в доспехах офицера Дворцовой Стражи, с распластанной на груди золотой химерой… Мне даже сделалось жаль, что конвоируют его не Септентрионы, для которых он был в каком-то смысле своим, а простые исколотые-изрубленные солдаты, закованные в обычную – пусть и отполированную до блеска – сталь. Однако все великолепное облачение с Агила сорвали, а я ждал его на эшафоте в той же, цвета сажи, маске, в которой накануне дрался с ним. Глупые старухи верят, будто Вышний Судия дарует нам победы в награду и карает за грехи поражениями, и, вспомнив об этом, я решил, что награда моя далеко превосходит заслуженную.

Миг, другой – Агил взобрался на эшафот, и краткая церемония началась. Потом солдаты поставили его на колени, и я поднял меч, навек заслоняя Агилу солнце.

Если клинок должным образом наточен, а удар нанесен верно, при разделении надвое спинного хребта ощущаешь лишь некоторую задержку, после чего лезвие тяжко вонзается в плаху. Я мог бы поклясться, что почувствовал запах крови Агила во влажном, выполосканном ливнем воздухе еще до того, как голова его упала в подставленную корзину. Толпа отпрянула назад и тут же рванулась вперед, к самым остриям пик. Я явственно слышал сопение толстяка – точно такие же звуки он издавал бы, потея в конвульсиях оргазма над телом какой-нибудь наемной женщины. Откуда-то издали донесся крик – то был голос Агии, узнанный мной безошибочно, точно лицо, озаренное вспышкой молнии, и тембр его был таков, будто она не видела смерти брата, но почувствовала ее наступление.

Трудности палаческого ремесла не завершаются после свершения казни. Порой после казни как раз и начинается самое хлопотное. Голову, подняв ее за волосы и показав толпе, можно бросить обратно в корзину. Но обезглавленное тело (способное, кстати, обильно истекать кровью еще долго после того, как прекратится работа сердца) следует убрать прочь достойным, но притом и позорным образом. Более того, убрать его следует не просто куда-нибудь, но в определенное место, где оно будет ограждено от посягательств. Экзультанта, согласно обычаям, можно бросить поперек седла его собственного дестрие и тут же передать семье, однако персону низкого ранга надлежит доставить в какое-либо место упокоения, недоступное пожирателям мертвечины, и при этом – по крайней мере, пока вокруг имеются сторонние наблюдатели – тащить волоком. Эту задачу палач не может выполнить сам: он и без того обременен головой казненного и оружием. Из прочих официальных лиц – солдат, судейских и им подобных – редко кто вызывается исполнить сей ритуал добровольно. (В Цитадели это делали двое подмастерьев, так что затруднений не возникало.)