Тень ивы

На третьем курсе ему предложили войти в подряд по реконструкции разрушенной часовни Волховецкого кремля. Он решил отыскать Катю и поехал в институт, где проходили занятия ее курса. В перерыве встречал взглядом каждого выходящего из аудитории. Кати не было. Он подошел к преподавательнице, собирающей свой портфель.

– Румянцева? Ее отчислили в прошлом семестре. Кажется… Да.

– Да она же отличница. Как отчислили?

– Да, хорошая студентка. Была.

– А что случилось?

– Я не знаю. В деканате спросите, они, наверное, знают.

В деканате не знали: написала заявление с просьбой отчислить, объясняться отказалась. Не знали и родители Кати, адрес и телефон которых дали в деканате: мать Кати, владелица мотеля «Длинная Миля» на кольцевой автодороге, сказала, что не видела дочь почти год, но при этом тревоги за нее не испытывает – Катя давно уже жила сама по себе.

Хотя и попросила позвонить, если что-то ему станет известно, оставляя визитку: телефон и имя «Миля».

Странное творилось: он встречался с ее однокурсницами, соседями, узнавал адрес, где она снимала квартиру в последнее время. И чем понятнее становилось, что никому и ничего она не объяснила, тем больше он убеждался, что объяснить что-либо она могла только ему. Самое большее, что удалось узнать, это то, что Катя собралась уехать куда-то. Куда? Странно, что это стало мешать его делам. Руководитель диплома Каминов завернул все его листы с требованием поучиться элементарным вещам.

Подряд на реставрацию Волховецкого собора не отдали Жнецу, а выставили на конкурс, причем все кормленные-перекормленные Жнецом и его влиятельными покровителями эксперты и преподаватели проголосовали за победу коллектива, в котором собрались заслуженные и народные, мастодонты, одним словом. Вернулись из Италии и Германии последние экспозиции, составленные Тусегом и Рудди Хаббе, без единой проданной работы. Рудди позвонил из Милана, сообщил, что в силу занятости латиноамериканским направлением должен отказаться от договора по представлению интересов Жнеца.

Вдобавок ко всему мастерскую, служившую кухней, столовой и спальней одновременно, одолели полчища тараканов. Однажды среди ночи он услышал дичайший женский крик – в ухо какой-то безвестной модели, спавшей на шкуре буйвола на полу, заполз таракан и причинял ей острую боль. Девушка орала, не смолкая, так долго и так надрывно, что проснулась вся общага. Числящиеся рабочими начали ломиться в двери, и в силу того, что в мастерской с открытыми дверями ждали скорую, псевдопролетарии проникли в помещение. Здесь Жнец впервые в массовой концентрации услышал имевшиеся к нему претензии: по поводу громкой музыки, по поводу сигнализации на машинах под окнами, проституток, которые тоже мешали жить, а уж недопитые бутылки с виски и коньяком, то тут, то там стоявшие в мастерской, вызвали у пришедших особенное ожесточение. Свидетелями тому, а отчасти и пострадавшими, стали все гости этой ночи. Пострадавшими потому, что возразившему было режиссеру театра «21» Крониду Аркадьеву тут же заехал по физиономии стоявший рядом пенсионер из числа вечно настроенных на атаку. Крик манекенщицы, нападки соседей, нецензурные ответы творческой молодежи – все прекратилось, только когда пострадавшую увезли.

Все прекратилось в прямом смысле через несколько дней – ЖРЭУ вынесло постановление о признании помещения непригодным для эксплуатации ввиду необходимости санобработки.

Михаил Пиднель.

Да ты, дядя, отъехал!

Михаилу Пиднелю в то выпускное лето было не до какого-то дурацкого следствия по дурацкому заявлению: в марте их семья получила разрешение властей Федеративной Германии на въезд для постоянного жительства, шла уже заключительная часть сборов. Ему, как и родителям, уже некогда было мечтать о красивой и богатой стране, как это было еще год назад. Всем хватало забот: отец занимался оформлением документов, сложным пересчетом накоплений, которые можно было вывезти, мать обзванивала знакомых, редакции газет и радио, – шла нелегкая продажа их трехкомнатной квартиры, мебели, одежды, хозяйственной утвари, Михаил паковал книги, картины, аппаратуру, альбомы с фотографиями, прочий домашний архив, укладывал все это в штабеля в коридоре. Отец появлялся на минуту, чтобы выпить кофе и сообщить последние новости:

– Визовики показывали мою подпись в приказе о нераспространении гостайны! Ты представляешь, Мара, Горбачев пускает Америку на наши ракетные установки, а у этих все еще гостайны!

– Они не имеют права, Иосиф! Это незаконно.

– Я так и заявил.

– А они?

– Согласились. Все у меня в кармане.

Вечером родители уезжали на железнодорожную станцию, где отмечались каждую ночь в очереди на контейнер, в который предполагалось загрузить все наиболее ценное – то, что паковал Михаил.