Тень ивы

Поэтому экстравагантные задания преподавателя по живописи Павла Ильича Скунсова типа: «Можешь нарисовать дождь?», песня тогда такая была, или: «Покажи его изнутри», выполнялись Жнецом без лишней смуты в душе.

К своим девятнадцати годам он все-таки был очень практичен в отношении к жизни: не верил, например, что вся эта кутерьма, якобы являющаяся ответом на обретенную свободу, – проявление демократии в учебном процессе. Так, он заметил, что гуру, сидящий на философии, принимает заказы на внеаудиторную сдачу экзамена за плату. Видеолекции в форме копий на кассетах – тоже торговая лавочка доцента, причем платить в валюте можно было в три раза дешевле официального курса, перфомансы голых сухопарых девушек – реклама частной сауны, а все вычурные задания преподавателей живописи продиктованы простым нежеланием работать: если можно не корпеть с каждым студентом над цветом и композицией – зачем корпеть?

Отчасти это было следствием столичного сознания, во всем видящим практический смысл. С малых лет Жнец был уверен, например, что праздник 8 Марта придумали азербайджанцы – торговцы цветами, а про комету, которую можно наблюдать в сумеречном городском небе, пишут газетчики, подкупленные бандой карманных воров. Одни смотрят, тычут пальцами в небо, вторые шарят по их карманам.

И когда в институте толпа сокурсников отправлялась в историко-парковые зоны на летучие выставки самых-самых независимых художников, чтобы и модные направления не проспать, и свое что-нибудь на продажу сделать, Жнец оставался в стороне. Он искал не столь уж обильные в то время объявления с приглашением на работу учеником или помощником в реставрационные мастерские: ему не хватало самых первых шагов в рисовальном и живописном деле. Так он напросился в бригаду, занимавшуюся реставрацией фресок Успенской церкви – старшей церкви Новогорского мужского монастыря, в которой работала Катя Румянцева, учившаяся на курс старше. Приметная среди богемных студенток своим видом: косынка, повязанная на самые глаза, пальто или платье чуть ли не до земли, она оcобенно ни с кем не дружила. Говорили, что она монахиня, что ей на занятия живописью дал благословение чуть ли не патриарх, но ясно было, что если по реставраторским делам к кому и обращаться, то точно к ней.

Перед последним экзаменом летней сессии Жнец дождался Катю у доски с расписанием экзаменов.

– Извини, я слышал, ты в мастерской реставраторов трудишься.

– Мастерская – это только называется, работа все больше на улице.

– А не нужен вам там человек на подмогу?

– Да справляемся.

– А я на самое тяжелое, таскать, поднимать.

– Такое вроде есть. Но там тяжело.

– Ты можешь поговорить со старшим?

– Поговорю.

– А телефон у тебя есть?

– Нет.

– Запиши мой.

– Нет. Лучше так. Я завтра часам к 12 дня оставлю записку у вахтера, а ты после этого придешь, прочитаешь. Если Ничегов, это реставратор, тебя возьмет, то завтра в ночь – поезд.

Ничегов взял. И хотя впоследствии ни особых претензий, ни одобрений Жнец от него не слышал, знал: знаменитый художник ни его, ни его работ терпеть не может. Интонация всего одного разговора многое прояснила.

Кроме Ничегова в бригаде работали еще два художника: Алексей и Слава, которые называли себя один альфрейщиком, другой столяром, и Катя, которую ставили и на стройку, и на столярку, и кашеварила она, и в вагончике, который во дворе церкви оставили реставраторам строители, подновлявшие фундамент и наружные стены, наводила порядок.

В церкви восстанавливали притвор, паруса храма, купол и барабан. Архитектура была очень неброской, обычный восьмерик на четверике, сферический купол, невесть когда крытый медью. Архетип 17 века, тихое отрицание глубинным богостроем елизаветинского рококо. А вот нутро было интересным и по строительному исполнению, и по росписи. Это было похоже на самого Ничегова и других его людей: снаружи они были сдержанны и молчаливы, но внутри доброжелательны и открыты.

Работа состояла по преимуществу в обследовании больших пространств росписи на предмет утрат, которых было, конечно, много, в том числе крупных, заметных с пола. Но краски вообще не фигурировали в работе этой группы. Изнурительное отмывание сначала мылом и беличьими флейцами, от которой они вытирались долыса. Просушка с многократным залезанием под своды и проверкой под линзой живописного свода. Потом еще одна промывка, раствором нашатырки. Просушка. Обследование с линзой. Кое-где, ниже, где полусферы нефов переходили к стенам, на одной из сторон престола Иеговы, на изображении Луки-тельца, где краска вздувалась по центру изображения. Там Ничегов сам сверлил тонкий ход, в который шприцем закачивал клей.

Ко второй неделе Жнец заскучал, тем более что перерывы в работе были приличные, а погоды не было совсем. О красках и живописи он пытался заикнуться:

– Когда художественная работа начнется?

На что получил резкий и неожиданный ответ Ничегова:

– Художник всегда один. Первого слоя. А следующие маляры.

Этюдник пылился в углу вагончика, клуба не было, телевизора не было.