Тень над скульптурой

– У меня предчувствие… Надо бы перепроверить…

– Ничего не надо, – холодно процедил Александр сквозь полузакрытые глаза. Сунув руки в карманы брюк, Роман Юрьевич в изумлении, словно его, и в самом деле охваченного заботами, норовились расплющить о бетонную стену пренебрежения, уставился на полусонного товарища.

– Это еще с какого перепуга?

– Уверенность сокрушает тревоги.

– Знаешь, жизнь показала, что замечательной способность выполнять каждую мелочь наверняка присуща исключительно шарлатанам, – и он, вдруг остановившись напротив Александр, насмешливо зааплодировал. – Браво! Мое почтение! Мое уважение! Неужели сыскался тот один единственный индивидуалист, сумевший отточить навыки до небесных степеней, при каких ошибки попросту невозможны даже в качестве исключений?

– Перед смертью все равно не надышишься. Так говорила моя школьная учительница по немецкому перед каждой устной сдачей… Редкостная стерва, зато язык мы знали…

– Не до учителей мне твоих… А речь, – с полминуты спустя, дойдя до окна, опять спохватился Беляев, – речь-то ты подготовил? Ты вообще знаешь, перед кем и что будешь нести?

– Полагаюсь на харизму.

И Беляев опять пустился маршировать по маленькому кабинету со сцепленным за спиной руками. На недорогом столе, что втюхали в кабинет как временный ковчег и какой сейчас занимал Александр, зиждился ноутбук, распластались стопки нетронутых бумаг, один вид каких ударял, разбрасывая пыль во все стороны, по голове изнемогающей усталостью.

– Странно, – вдруг заметил Катаев с таким отсутствием, словно заговорив с собственным отражением, – странно, что мебель не бросили. Видно, что-то да значила. Что-то, что денежным эквивалентом не выражается.

– Ладно… – вымученно выдохнул Роман Юрьевич, плечом прислонившись к двери. – А почему бы, собственно, нам не опрокинуть сто грамм? Во благо спокойствия?

Катаев раскрыл глаза и остро глянул на товарища. Старая привычка кольнула в бок, отозвалась гулким эхом где-то в глубине сознания, вспорхнув вдруг возродившимся из пепла фениксом, затребовав непременного возврата преднамеренно утраченных привычек.

– Пожалуй, но лучше пятьдесят, чтоб не занесло никуда…

– Занесет, куда нас в этой чертовой жизни занесет? – усмехнулся тот и стремглав вырвался из кабинета.

Кабинет сразу же потонул в тихом одиночестве, как ветхая яхта, безмятежно ушедшая на морское дно с седым капитаном. Старая мебель на память отчеканила отпечатки на побеленных стенах. Еще неделю назад над комодом красовалась какая-то картина, какую, тщательно упаковав, увезли ближе к горам Кавказа…

Вихрем Беляев распахнул дверь – та, несчастно скрипнув, едва не сорвалась с петель. Он стукнул бутылкой коньяка, от какого оставалась жалкая треть, по столу, рядом примостил две пузатые рюмки.

– Куда разогнался? – рявкнул Катаев.

– Тут и тридцать-то едва набралось… – запел было Беляев, однако Александр одним взмахом руки заставил того замолчать. Схватил рюмку, перелил в бутылку мерцающий на солнце напиток, оставив лишь на пробу. Пара крупных капель чистыми янтарными самородками засияла на белесом столе, раздувая по кабинету облачка дубового благоухания.

– Еще и коньяк, ничего лучше, конечно же, не нашлось, – Катаев поднес к самому носу рюмку и поморщился. – Ненавижу эту дубовую спиртягу.

– Благородный напиток, между прочим. Ну, за успешное дело!

Они звонко треснулись и залпом опустошили рюмки.

– Закусим после, иначе озверевшие повара банкет нам накроют… М-да, – вытягивая ноты наслаждения, протянул Беляев, – славное пойло.

Он поднял бутылку – глаза в глаза. Влюбленный взгляд ласково прохаживается по этикетке, пышущей чудом пурпурных слов, так и манящих испробовать пламенное чудо, наполненное пятилетним нетерпением, что томительно вынашивалось в дубовой бочке.

– Еще по одной? Мы, к слову, так и не отметили состоявшуюся сделку шампанским.

– Да убери ты ее к черту! – озлобленно процедил Катаев. Нагляделся он историй, когда еще одна безобидная порция обрывала даже самые важные встречи…

Резко распахнулась дверь. Ударная волна смахнула листы со стола – те посыпались на пол, словно изодранные клочки.

– Игорь Валентинович! – раскинув руки в стороны, Катаев вскочил с раскладного стула с улыбкой до ушей.

Они крепко обнялись – отец и сын, наконец-то встретившиеся после давнего прощания.

– Ну-ну, поздравляю! Радоваться надо таким успехам. А вот и Роман…

Старик потянулся к Беляеву, не спуская с того насквозь пронзающего взгляда. Катаев все с толк никак не мог взять: что это за взгляд-то такой? Так зырятся на уродливого прислужника, какой, молясь богу, собственный лоб разобьет…

– Значит нашли общий язык. Недаром ведь столько трудов про навыки общения оформлено в книгах.

– Ну… Как только узнал про Сестрорецк… – без скромности загоготал Роман Юрьевич.

Александр дернул за плечо Зойнова – тот обернулся и, как будто не зная, какую маску нацепить на морду, бесхитростно раздул преступную улыбку.

– Но до открытия еще минут двадцать.