Тень ночи

В будущем какой-нибудь исследователь, возможно, заподозрит, что эти инициалы имеют отношения к Школе ночи, особенно если учесть фамилию Ройдон на заглавной странице, но подозрениями все и ограничится. И потом, в наши дни лишь немногие ученые интересовались этой группой интеллектуалов. Образованность членов Школы ночи соответствовала высшим меркам эпохи Возрождения. Они с пугающей быстротой переходили с современных языков на древние и обратно. Аристотеля они знали вдоль и поперек. А когда Кит, Уолтер и Мэтью начинали говорить о политике, их энциклопедические познания в истории и географии задавали планку, недосягаемую для остальных. Порой Джорджу и Тому удавалось вклиниться со своим мнением, однако глухота и заикание Генри не позволяли ему быть полноценным участником этих сложных бесед. Бо́льшую часть времени Генри оставался внимательным слушателем, застенчиво и почтительно поглядывая на спорящих. Меня это особенно умиляло, поскольку граф по своему положению был выше всех остальных. В менее людной компании, пожалуй, и я бы включилась в общий разговор.

Что же касается Мэтью, то вдумчивый ученый, сосредоточенный на результатах своих исследований и погруженный в рассуждения о будущем видов, исчез. Я полюбила того Мэтью, а сейчас снова и снова влюблялась в его версию из XVI века. Меня восхищали взрывы его смеха и каждая мимолетная реплика, бросаемая им, когда у них начиналась очередная баталия по поводу того или иного хитроумного вопроса философии. За обедом Мэтью постоянно шутил, а идя по коридорам, что-то напевал себе под нос. В спальне, у камина, он наслаждался игрой с собаками – двумя громадными лохматыми мастифами, которых звали Анаксимандр и Перикл. В современном Оксфорде или во Франции Мэтью всегда казался мне немного печальным. А здесь, в Вудстоке конца XVI века, он был счастлив. Правда, иногда смотрел на своих друзей так, словно до конца не верил в их реальность.

– Теперь ты понял, как сильно по ним скучал? – не удержалась и спросила я.

– Вампирам нельзя раздумывать о тех, кто остался в прошлом, – ответил Мэтью. – Иначе мы бы сошли с ума. И потом, мне было чем их вспомнить. Их слова, их портреты. Но полным-полно мелочей, которые забываешь: выражение лиц, звук смеха.

– Отец постоянно носил в кармане карамельки, – прошептала я. – Я напрочь забыла об этом и не вспоминала, пока не попала в Ла-Пьер.

Закрыв глаза, я и сейчас ощущала запах, исходящий от этих конфеток, и слышала шуршание целлофанового пакета, трущегося о ткань отцовской рубашки.

– И сейчас ты ни за что не откажешься от этих воспоминаний, – тихо сказал Мэтью. – Даже ради избавления от душевной боли.

Он взялся за очередное письмо. Перо с легким скрипом двигалось по бумаге. Лицо Мэтью вновь приняло сосредоточенное выражение, а на переносице появилась небольшая складка. Я старалась держать перо так же, как он. Я заметила, что он реже обмакивает перо в чернильницу. Мэтью был прав: если не держать перо мертвой хваткой, писать становится намного легче.

О чем же еще написать? Сегодня был праздник Всех душ – традиционный день поминовения усопших. В доме говорили о густом инее, покрывшем листья в саду. Пьер обещал, что завтра будет еще холоднее.

 1 ноября 1590 г. иней

Снимали мерки для обуви и перчаток. Франсуаза шьет.

Франсуаза шила мне теплый плащ и готовила одежду для скорой зимы. Все утро она провела на чердаке, роясь в одежде, оставшейся после Луизы де Клермон. Платья сестры Мэтью с их квадратными воротниками и пышными рукавами были в моде лет шестьдесят назад. Франсуаза переделывала их, стараясь приблизить к требованиям нынешней моды – экспертами здесь выступали Уолтер и Джордж – и моей фигуры, не слишком похожей на статуэтку. Одно платье – черное с серебристой отделкой – ей особенно не хотелось распарывать. Платье было довольно красивым. Но Мэтью настаивал на переделке. Учитывая Школу ночи, в полном составе обитавшую сейчас под крышей его дома, мне требовались не только официальные наряды, но и практичная повседневная одежда.

– Но, милорд, в этом платье леди Луиза выходила замуж, – возражала Франсуаза.

– Да, за восьмидесятипятилетнего старца, похоронившего всех своих детей, имевшего больное сердце и множество прибыльных поместий. Думаю, вложения семьи давным-давно перекрыли стоимость этого платья, – ответил Мэтью. – Диана походит в нем, пока ты не сделаешь ей что-нибудь получше.

Разумеется, я не могла воспроизвести в книжке этот разговор. Я тщательно выбирала каждое слово, чтобы чужие глаза не увидели в записи ничего, кроме банальностей. Но для меня за словами вставали яркие образы тех, с кем я недавно познакомилась, их голоса и разговоры. Если книжка доживет до нашего времени, будущий читатель обнаружит в ней лишь сухие, выхолощенные фрагменты моей жизни. Историки усердно рылись в подобных документах, безуспешно пытаясь увидеть все богатство и многообразие жизни, скрытой за простыми строчками.

Мэтью вполголоса выругался. В этом доме не только мне было что скрывать.