Тень разрастается

Орлин только всплескивал руками и громко жаловался на нас своему коту по имени Банджо. Но и старого кошака не пробирало. Банджо, сидевший на подоконнике, низко мяукал и продолжал флегматично вылизывать свои причиндалы.

И вот…

Наша смена подоспела. Сегодня. Сейчас.

И, я боюсь, мы начали погано – учитывая тело Кары у дверей.

Но в битве против Пустоты мы были не одни.

– Помните, от кляксы тянулись две нити? Думаю, это что-то вроде пуповины. – Полынь приколол на доску еще одну яркую бумажку.

Не прошло и часа со смерти танцовщицы, а у Ловчего вместо доски уже получилась радужная тернасская пиньята: махровое безобразие из заметок, которых было так много, что они рядами наползали одна на другую.

Куратор нарисовал огромный знак вопроса в середине доски и постучал себя пальцем по подбородку:

– Возможно, эта пуповина связывает элементы Пустоты между собой. В конце концов, само собирательное название – «Пустота» – намекает на целостность твари.

– Здравая мысль, – кивнул Анте Давьер.

Маньяк сидел, забросив ногу на ногу, почему-то за роялем, и общался с Полынью активнее, чем все мы.

– И да. Вы заметили, как именно Пустота пульсировала перед тем, как убить Кару? – продолжал Ловчий, цепляя на доску еще бумажку. – Она сжималась и разжималась, но ее левая часть оставалась неподвижной. Тот, что был ближе к искре. Что, если… – Полынь эффектно развернулся на пятках и предположил: – Что, если Пустота боится искру?

Но торжественной паузы после его слов не случилось.

Ее разбил душный шепот, ползущий по залу, как чахлый плющ:

– Я ее убил. Я ее убил. Живого человека. Убил, – бормотал Дахху.

Друг сидел на блестящим лакированном полу, обхватив руками колени, и мерно раскачивался вперед-назад. Голая шея Смеющегося темнела шрамами. Дахху, обычно щепетильный на эту тему, сейчас и не думал поднять широкий ворот бежевого свитерка.

Последние полчаса я тщетно пыталась затормозить тот скорбный маятник, в который обратился мой друг. Приобнимала его так и эдак; говорила, что он не виноват; предлагала еду и воду. Выуживала, как фокусник, монетки из карманов. Притворно удивлялась и задавала отвлекающие вопросы («Надо же, какая старая чеканка, не посмотришь, может, редкость?»).

В общем, я по списку вычеркивала всю ту тысячу глупостей, которые считаются правильным и уместным утешением. Но Дахху не удостаивал меня вниманием.

Ни меня, ни Кадию, ни Андрис – хотя мы собрались вокруг него, как три добрые феечки-крестные. И копошились, копошились, взволнованно переглядывались: как же привести его в чувство? Исподволь я подумала, что «копошусь» не столько даже из-за Дахху, а чтобы самой отвлечься от мыслей о нашей ошибке…

– Йоу, лекарь, ну не горюй же! – Андрис поправила шапку Смеющегося, сползшую ему на глаза. Стало видно, что безысходный взгляд Дахху направлен на мертвую танцовщицу.

Йоукли вздохнула:

– Слушайте, надо убрать тело, а то бедняга совсем свихнется.

Полынь прицепил на доску последнюю догадку и направился в сторону трупа. Там он технично взял почившую Кару под мышки и поволок прочь из зала.

– А куда ты ее денешь? – Кадия вытаращила глаза.

Полынь на секунду замер. Потом поднял лицо, которое за шторками темных прядей казалось бледнее и острее обычного.

– Ты не хочешь знать этого, Кадия, – подмигнул куратор.

Толкнул дверь ногой и, вытаскивая труп, случайно приложил танцовщицу виском о косяк. Кад позеленела. Я сглотнула ком в горле и, поразмыслив, заняла вахту у «детективной» доски.

Придумывать гипотезы. Больше гипотез. Работать. Загрузить свой мозг так, чтобы было не до скорби. Действенный план, если тебе плохо, – возьмите на заметку.

– Насколько я понимаю, – я повертела новую бумажку, – Пустота ответила на прямое нападение. До тех пор, пока лечебное заклинание не двинулось к ней, она была спокойна. И моей золотой сети тоже не испугалась. Учтем это.

– Тоже хорошая мысль, – зевнул Анте.

Девушки оставались подле Дахху.

Раздумывая над дальнейшими теориями, я прикусила кончик карандаша, валявшегося на приступочке под доской. Потом с негодованием его выплюнула. Карандаш был явно погрызен до меня, фу, гадость какая!

Вернулся Полынь. Все взгляды обратились к нему. Куратор молча кивнул. Потом, как всегда бесшумно, пошел к доске – в глазах Полыни отчетливо горела ревность: как? Ты на мои заметки позарилась, малек? А ну уступи профессионалу!

Но на середине залы куратор вдруг остановился. Взгляд у него затуманился… Полынь тряхнул головой – колокольчики звякнули – и выжидающе посмотрел на меня:

– Тинави, когда придет твоя танцовщица?

– Что? – переспросила я, решив, что не расслышала.

– Ты сказала, что позвала к нам девушку из переулка Тридцати Грехов, – терпеливо пояснил Ловчий. – Чтобы мы убедились в существовании Пустоты. Когда она придет?

Слюнявый карандаш со стуком выпал у меня из пальцев. Я моргнула.

Полынь не казался сумасшедшим. Вернее, казался, но не более, чем обычно.

– Присоединяюсь к вопросу, – кивнула Андрис.

Потом Ищейка зевнула, потянулась, как после долгого сна, достала из сумки апельсин и начала его как ни в чем не бывало чистить.