Тень жары

Нужный дом я отыскал без труда. Вернее сказать, я его не искал: он сам выплыл навстречу из глубин квартала – здешние улочки текут плавными приливными волнами откуда-то со стороны гигантской морской звезды, в которой живет Театр Советской Армии. Дом высился на плоской, разровненной бульдозерами отмели: нестандартная архитектурная линия, застекленные лоджии, желтый облицовочный кирпич; Борис Минеевич должен был проживать именно в таком доме... В каком-то таком, в одном из таких.

Я поиграл на клавиатуре домофона – без какого бы то ни было успеха. Крошечная лампочка, застывшая на пульте каплей крови, не ожила, не задышал динамик в сетчатом хромированном наморднике. Я вспомнил: кажется, нужно набрать номер квартиры – его я знал.

Безуспешно... Подставил спереди ноль – домофон включился, что-то в его чреве зашевелилось, динамик шершаво зазвучал.

Готовясь к встрече с женой Бориса Минеевича, я успел набросать вчерне этот персонаж. Она, по логике вещей, должна представлять собой характерный тип заведующей овощной базой времен позднего застоя, то есть: никаких там ватников, резиновых сапог и холщовых рукавиц; нет, совсем наоборот: кожа, велюр, саламандра, мадам Роша; связи в райкомах и исполкомах, в Елисеевском гастрономе и на Ваганьковском кладбище, в мебельном магазине и Союзе кинематографистов; ухоженное лицо, прямая осанка, интонация человека властного и уверенного в себе.

Принять гостя она должна в домашнем. Но в каком-нибудь эдаком домашнем, скажем, в кимоно.

Эскиз смазался и поплыл.

Она встретила меня в тяжелой домотканой, бесформенно стекающей с узеньких плеч чуть ли не до колен шерстяной кофте и высоких грубой деревенской вязки черных шерстяных носках.

В ней угадывался деревенский корень: в жесте, в лице, в повадках – природное начало еще тлело в ее внешности; корень был не столько различим зрением, сколько осязаем: слышался отголосок давнего тепла. Городская жизнь стесывает с таких женщин незамысловатые приметы простоты, утончает черты лица, соскребает с речи коросту простецких словечек, полирует манеры и в целом вытачивает либо нечто тусклое и унылое, либо откровенно вульгарное.

Она вышла из мастерской этой жизни в первом варианте – воплощением унылости. Наверняка ей едва за сорок, но на вид можно дать все пятьдесят.

–  Собака, знаете... Бузит.Бузит – хорошее, живое, дышащее слово; значит, в ней еще что-то в самом деле тлеет – от той, прежней, деревенской.–  Борис Минеевич ее обожает...  – она с тоской и недоумением смотрела на все еще нервничавшую у наших ног крысу.  – А я так себе... Собака и собака. Сначала думала: ой, какая страшная! Потом привыкла.Если жена величает мужа по имени-отчеству, значит, она состоит при супруге кем-то вроде секретарши.

–  Вашему дому,  – заметил я, оглядываясь,  – больше подошел бы кто-нибудь посерьезней, бультерьер, что ли...– Да?

Естественно. Загадочность натуры нуворишей, кроме всего прочего, состоит и в том, что из всего гигантского, многообразного собачьего мира они предпочитают не борзых и не легавых, не спаниелей или пуделей, эрделей или ньюфов, а как раз бультерьеров, – этих белых колченогих псов с крохотными красными глазками – сильных, свирепых, не чувствительных к боли.

– Вам кофе? Конечно, кофе, все наши гости пьют кофе. А я вот – чай. Вы проходите. Туда, в гостиную.

– Я, пожалуй, тоже чайку... Руки можно сполоснуть?

– Конечно, конечно, коридор на кухню, вторая дверь.

Я вошел в ванную, потянул носом и инстинктивно огляделся.

Либо я рехнулся, либо где-то здесь должен присутствовать сам маэстро Бальдини – старый и неподвижный, как колонна, в парике, обсыпанном серебряной пудрой, и благоухающий ароматами миндальной воды Франжипани...

Здесь царил именно тот немыслимый, неописуемый хаос запахов, который наполнял лавку серебряноволосого парижского парфюмера, алхимничающего в известном бестселлере Патрика Зюскинда*[22].

Мешанина запахов стеной валила из правого угла облитого кремовым кафелем помещения, где, по соседству с биде, от самого пола вытягивался до высоты среднего человеческого роста вместительный стеллаж. Его открытые полки просто ломились от "парфюма" всех мыслимых и немыслимых сортов и фасонов. Что ж, "ньюс-бокс", сколько я понимаю, человек небедный, может себе позволить коллекционное хобби такого свойства. Я плотно прикрыл дверь в кунсткамеру летучих ароматов и направился в гостиную.