Тень жары

Мы пили восхитительно душистый чай, настоянный на каких-то целебных травах, и вели типичную для современного жанра застольную беседу: без цели, смысла, эмоций, без особого интереса к словам и выражениям.

– Работаешь?  – спросил кукольник, заваривая свежую порцию (он, в самом деле, божественно готовит чай; чаевничанье в его компании – это не просто питие горячего напитка, это ритуальное пиршество, полезное, ко всему прочему, для здоровья); конфликт в моем желудке стал медленно потухать, враждующие стороны заключили перемирие и прекратили стрельбу.  – Или так? Перебиваешься?

– Трудно сказать... Сочинительствую.

Я в общих чертах рассказал о замысле.

Кукольник, свернув челюсть на бок, сосредоточенно скреб подбородок. Замысел он прокомментировал в том смысле, что сам по себе сюжетный ход достоин фантазии матерого, закоренелого клиента психушки, однако, – заметил он, вернув челюсть на место, – он не предполагал, что я настолько "созрел" для этого заведения.

– Хотя...  – он медленно, внимательно "лечил" заварку,  – такого рода закидоны, теперь, похоже, вполне в рамках нормы.

Еще бы, милый друг, еще бы. Вся разница между жанром недавнего прошлого и жанром теперешним состоит, разве что, в нюансах клинического диагноза: если лет десять назад наше лежание с книгой на диване, эта дремучая, бесконечная берложья лежка, могла быть расценена как тихое помешательство, то теперь шанс выжить есть только у буйно помешанных: все "тихие" незаметно, без криков и причитаний публики, помаленьку вымрут – от тоски, ощущения своей ненужности на этом варварском, языческом празднике жизни, и, конечно, от голода.

– Да,  – согласился кукольник.  – Кому хорошо, так это – им... Им все нипочем.

Он смотрел куда-то мимо меня – влево и вверх, я обернулся, пустив взгляд вдогонку: цепляясь за книжные корешки, он, наконец, добрался до верхней полки стеллажа.

– Господи!  – выкрикнул я.  – Нашелся!

У стеллажа, на самой макушке, сидела кукла. Это был неказистый субтильный человечек неясного возраста, роста низенького, несколько рыжеватый, несколько даже на вид подслеповатый, с небольшой во лбу лысенкой и цветом лица, что называется, геморроидальным... Впрочем, в нем не хватало маленького штриха. Я сразу – как только впервые эту куклу увидел – говорил автору, что человечку надо пошить шинель. Дело, конечно, хлопотное, однако куда деваться? А шинель пусть будет из добротного, крепкого сукна, на подкладке из коленкора и с кошкой на воротнике – издали эту кошку вполне можно принять за куницу. Я знаю место! – убеждал я кукольника, – очень хорошие, справные шинели веки вечные пошивает на всю нашу гигантскую орду портной по имени Петрович, жительствующий, как известно, в столичном городе Петербурге, на тусклой улице, в безглазом каком-то доме, с черной, пропитанной насквозь спиритуозным запахом лестницей; мы зайдем и, как всегда, застанем Петровича на месте, и на месте будет его кривой глаз, и изуродованный ноготь большого пальца, и рябизна по всему лицу, и его твердое убеждение – что все наши беды от немцев – тоже будет на месте. Он скосит свой и без того кривой глаз на нас и глубоко потянет воздух, натаскивая в нос нюхательного табаку... Заодно и себе справим новые шинельки.

Помнится, кукольник тогда обиделся немного – он говорил, что, выращивая эту куклу, он не имел в виду Акакия.

– Ну, привет!  – сказал я человечку.  – Долго же ты гулял.

Он, как выяснилось, нашелся в пивной. Сосед кому-то продал, а новый владелец – того же поля ягода – забыл спьяну на столе.

Со временем кукла сделалась чем-то вроде талисмана в заведении. Ее усадили на высокий подоконник, куда-то под самый потолок: в этой пивнухе окна были как в сортире – высокие и узенькие.

Примерно с полгода человечек взирал сверху на то, как серолицые мокрогубые люди муравьино шевелятся внизу, пьют, блюют, мочатся под стол, дерутся, сквернословят, плачут и засыпают, камнем обрушившись на влажные столешницы.

– Бедный ты, бедный!  – жалел я его. – Досталось тебе... И как ты только не рехнулся!

– Он-то в полном порядке!  – заверил кукольник.  – В полном! Не то что...

Перед уходом я пообещал заехать завтра: помогу хоть вещи на машине перевезти.

– Куда?  – спросил устало кукольник.

Об этом я как-то не подумал. Перевозить в самом деле некуда.

6

Часов в семь позвонил Катерпиллер. Выслушав его, я в полный голос, от души выругался. На пороге своей комнаты бесшумно возник Музыка.

– Ты чего?  – спросил он.

– Андрюша,  – очень серьезно произнес я, прикрыв трубку ладонью.  – Кто тут пил керосин? Керосином пахнет.

Музыка оттопырил нижнюю губу и поглядел на меня с явной укоризной.

– Выходит, это наше дело пахнет керосином!

Минутой раньше Катерпиллер будничным голосом сообщил: пропала Виктория.

Мое предложение заехать завтра с утра пораньше Катерпиллер отклонил: устал, вымотался, надо отдохнуть, "отмокнуть".