Тень жары

Я знаю, у него есть бзик, пунктик: если сильно устал, взять машину – не представительную, естественно, а собственный, практически простаивающий без дела "жигуль", старенький, обшарпанный, с треснутым лобовым стеклом – сесть за руль и пропасть из виду.

Пропасть – значит скрыться на даче.

Насколько мне известно, у него дача в ближнем Подмосковье – каменный дом с теплым сортиром, ванной и биде. Но даже в узком кругу мало кто знает, что есть еще одна дача, родительская. Когда-то Пузырь купил простой деревянный дом в старом, еще в тридцатые годы заложенном поселке. Родители умерли, дом пустой – идеальное место для уединенного отдыха.

Согреть мощным кипятильником ванну, залечь, задремать, отключиться – "отмокнуть".

Я спросил, как дела у Бориса Минеевича – поправляется?

Поправляется, но медленно. Врачи говорят, что он пережил мощный психологический шок, и когда его психика придет в норму, никому не известно.

– Ну, счастливо тебе отмокнуть... И вот что. Захвати с собой пару килограммов яблок.

Он не понял и, кажется, немного обиделся.

– Поедание яблок в ванной – это привычное рабочее состояние Агаты Кристи,  – объяснил я.  – А эта тетка очень хорошо знала, что делает... Лежишь себе, греешься, грызешь шафран... Это стимулирует воображение, в голову приходят интригующие коллизии. Другого способа движения к смыслу нашего сюжета я пока не вижу.

Чахоточный псих похищает людей, доводит их до сумасшествия и отпускает с миром – фабула сама по себе занятная, но она оставляет слишком мало шансов для постороннего в нее вмешательства.

– Кстати, с чего ты взял, что Виктория в самом деле пропала?

– Она не появилась в офисе.

Я вспомнил нашу встречу. Пожалуй, он прав: если такая женщина не появляется в конторе, не уведомляет коллег о чрезвычайных обстоятельствах, внезапной болезни, значит, с ней в самом деле что-то стряслось.

– А дома? Кто-нибудь к ней заходил?

Трубка долго накалялась – ее накаляло молчание Катерпиллера; похоже, что ее навещали. И, скорее всего, навещал он сам.

– Ну?

– Там был я,  – едва слышно произнес Катерпиллер.

– Это как же?

– У меня есть ключ. Свой...

Дело, конечно, хозяйское, но я вряд ли рискнул бы приблизиться к такой бабе ближе, чем на три метра. А что касается всего остального, то предаваться с ней любовным утехам – это, на мой взгляд, все равно что спать с гипсовым памятником: гипс – материал хороший, прочный, но он не поддается размягчению, его можно либо раскалывать, либо резать хирургическим секатором.

– Было впечатление, что она вышла на минуту... Ну, скажем, за газетой... И не вернулась. Чашка с чаем в кухне. Сгоревшая сигарета в пепельнице – не искуренная, а именно сгоревшая, остался длинный хоботок пепла... Сидела на кухне в домашнем халатике, покуривала. И сгинула.

– Откуда ты знаешь?

– Что?  – не понял Катерпиллер.

– Почему именно в домашнем халатике?

Он без тени смущения разъяснил: это ее (если, конечно, не ожидаются визитеры) привычная домашняя спецодежда, вот так по-простому: коротенький халатик на голое тело – и никаких излишеств. Удобно и гигиенично – в квартире окна на солнечную сторону, да и топят изрядно: жарковато...

– Ты не подумывал о том, чтобы пригласить в фирму – ну хоть бы на денек – специалиста по тропическим болезням?

– Ой, ну хватит!  – зло выкрикнул Катерпиллер.  – Все тебе шутки шутить!

– Я серьезно. Опять – жара? Похоже, вы подхватили малярию: испарина, жар, впечатление духоты... Ну да ладно. А что милиция?

– Смеешься, что ли?  – огрызнулся он.  – Какая милиция? Где милиция? Она такими делами не занимается. А потом, у них сейчас одни большевики на уме.

И то верно: большевики вышли из окопов и подсластили серость улиц кумачом. Кроме того – в рамках современного жанра бесследное исчезновение огромного числа людей стало делом привычным. Город превратился в "зону боевых действий", а где война, там и без вести пропавшие.

Я пошел на кухню – согреть чай, поискать в холодильнике что-нибудь съестное.

Из всего обилия продуктов – цветущих, спеющих, сочащихся сладкими соками, лоснящихся, жарящихся, парящихся, пекущихся за прочным переплетом "Книги о вкусной и здоровой пище" образца пятьдесят третьего года – сквозь сито долгого времени прошли и осели в холодильнике три яйца и кусок сала.

Яичница так яичница. Желтки, схваченные раскаленным жиром, взорвались, прозрачный студень белка мгновенно побелел и покрылся ожоговыми волдырями.

Но за шипением сковородки я услышал: Музыка постанывает. Наверное, проснулся и пробует подняться с кровати.

Я подошел к его двери, прислушался.

Звякнула струна – звук секунду постоял над обшарпанной декой, потом тронулся и характерно изогнулся, утончаясь, завиваясь в кудряшку – это Музыка подтягивает колок... Вскоре за дверью зажурчало. "И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул ангел желтый"... – я, позабыв про раскаленную сковородку, вознесся в наше старое доброе небо.

***

А свихнулся Андрюша незаметно – даже под нашим добрым небом были все удивлены.