Тень жары

Я сказал: есть – но пусть он спрыгнет ко мне. Если спрыгнет, получит пачку.

Воин зыркнул через плечо. Не обнаружив в расположении части ничего тревожного, он легко соскочил с забора и молча протянул руку. Я отдал ему полупустую пачку и вытащил из кармана свежую, нераспечатанную. Левой рукой он взял первую, правую протянул за второй.

Я спрятал сигареты в карман.

– Пара слов – и они твои.

Солдатик картинно развел руками: дескать, вах! какая разговор!

– Тут была баба.

Он мелко-мелко, на восточный манер закивал:

– Был женчин, был...

– Одна?

– Зачем одна? Нэ-э-э...

– С ней был мужик?

Он и бровью не повел. За что люблю восточных ребят, так это за то, что их ничем не удивишь.

"Был мужик, хороший мужик, сигарет давал, водку давал, женщин давал, только больной он – кашлял сильно...".

– Как это – женщин давал?

– А так давал, пришел сюда, говорит: эй, парень, женчин хочешь? Солдат всегда женчин хочет. Хорошо, говорит. Собери своих чурок человек десять. Только чурок, понял? Русских не бери, только ваших, понял? Вечером придешь к кладбищу. Знаешь сторожку там? Заброшенную?

– Ничего себе, самоходы... По десять-то человек?

– Э-э-э,  – скривил солдатик рот,  – тут теперь...

Да уж, теперь легче дышится, смыться не такая проблема, как прежде, – тем более в стройбате.

– Я за ним ходил, да... Следил. Слышал, он в сторожке с женчин той разговаривал. Он говорил: тебя уп... уп-па...

– Употребят?

– О! Употребят шестьдесят человек. Ровно так. Вспомнишь Машу.

– Какую Машу?

Солдатик пожал плечами: откуда ему знать.

– Как будет шестьдесят, говорил, можешь идти на четыре стороны...  – он задумался.  – Почему на четыре, а?

– И что дальше?

Хотя и так ясно... Он, конечно, привел своих чурок. Он водил их каждый вечер, пока количество "употреблений" не достигло загаданной нашим придурком нормы.

От таких объемов общения с темнорожими ребятами, в самом деле, можно свихнуться.

– Как выглядел?

– Как?... Мужик и мужик.

– Да я понимаю, что не баба. Рост? Лицо? Приметы?

Все попытки выдавить из солдатика хоть какую-то информацию по этому поводу были безрезультатны. Во-первых, его познания в русском языке не распространялись дальше лексического объема "Устава гарнизонной и караульной службы" – конструировать из чугунного уставного словаря словесный портрет занятие безнадежное. И во-вторых, он, скорее всего, воспринимал мир с чисто детской непосредственностью и был носителем сугубо видового мышления.

Существует вид – разнообразные подвиды, классы, и роды значения не имеют. Мужик – худой, толстый, щуплый, высокий, молодой или древний – он есть просто "мужик" и не более того. Женщина есть просто "дженчин". Водка, "напареули", "ахашени", "агдам", "ала-башлы", херес, чинзано, шартрез, бенедиктин, самогон, брага, пиво – все это есть "вино". И так далее.

– Твои сигареты...

Первая порция – полпачки "Пегаса", вторая – "Винстон".

– Ага, сигареты,  – сказал он.

"Пегас" или "Винстон" – какая разница, сигареты и есть сигареты.

Я искренне ему позавидовал. Видовое мышление избавляет от множества расстройств и хлопот.

Кладбище я разыскал быстро. Оно врастало в березовую рощицу – от части всего-то километра полтора. Если здесь кого-то и хоронили, то уже очень давно; те древние люди продлились стволами и вот стоят теперь среди просевших холмиков в ожидании тепла.

"Сторожка", о которой упоминал воин, представляла собой гнилую халупу, крытую ржавой жестью. Единственное окно наглухо заколочено досками – заплата свежая. Это меня не удивило: узнавалась все та же сумасшедшая рука. Внутрь я не заглядывал. Наверно, там на полу – груды сырой соломы, в лучшем случае, старый, с пролежнями, матрац.

Я отдавал себе отчет в том, что кощунствую, припоминая капитана Пантелеоне, гениального менеджера "роты добрых услуг". Кажется, эффективность любовного труда роты исчислялась в "человеко-удовольствии – в-час". Но у Льосы солдатню развлекала как-никак целая рота проституток, а Виктория оказалась точно – "один в поле воин", к тому же она проституткой не была.

В том, что строительное воинство в этом деле отчаянно энергично, упорно и изобретательно, я нисколько не сомневался.

Я почувствовал, что меня подташнивает. Странно, с чего бы это? Я закурил.

Отпустило.

Я догадался, в чем тут дело. Сквозь обычный солдатский запах – кирзы, пота, казармы – сочился еще какой-то, особый.

Это был запах зверя. Возможно, не дикого зверя, а просто домашнего животного. Да, в халупе пахло – жеребцом.

Глава четвертая