Тень жары

– Слушай... – он медленно цедил сквозь зубы неясную мне пока, но отчетливо проступающую в интонации ярость,  – а ведь за тобой должок.

– Что-что?

– Ты мне должен,  – сказал он,  – двадцать пять копеек.

Господи, он, оказывается, все помнит.

Я давно забыл, а он носит в себе, холит и лелеет, и дожидается, чтобы можно было потребовать с меня должок.

И потребовать все то, что когда-то было под нашим старым добрым небом: арка подворотни, вся в бледных лишаях плесени, лужа, перечеркнутая доской, запах сырости, полумрак – и ворот его рубашки в твоем кулаке. И ты прижимаешь его, сынка медноголосого солиста ансамбля песни и пляски, к стене, ты, вольный стрелок, осторожный охотник, ты, мальчик с большой дорога, которую чутко стережет наш Агапов тупик – ты отпускаешь его наконец, отступаешь на полшага и тихим, но твердым разбойным тоном требуешь: "Прыгай!".

И он – сын другого, враждебного тебе мира, в котором звучит музыка сытой жизни, где на обеденный стол проливаются блестки с хрустальных люстр, где на дни рождения детям дарят привезенные из загранпоездок водяные пистолетики, а к чаю подают торты, вспенившиеся густым жирным кремом, – он послушно подпрыгивает.

Он подскакивает, и в карманах его звенит мелочь. Ты протягиваешь руку – и он пересыпает из своей ладони в твою аппетитно шуршащую медь.

Помнит, все помнит... Наверно, и то помнит, как после визита его папаши отец жестоко избил меня в ванной, и я три дня не показывался во дворе.

– Ладно,  – сказал я.  – Должок за мной. Но не по телефону... Жди, сейчас приеду.

Я бросил трубку, постучался к Музыке, ответа не получил, толкнул дверь. Он лежал на диване, не мигая, глядел в потолок, аккуратно, по-покойницки, сложив руки на груди, – для полноты впечатления оставалось вставить в пальцы свечку,

– Слушай, Андрюша, мне нужно немного денег...

Музыка очнулся, прокашлялся. Он воскресал медленно и постепенно – вернее сказать, прорастал из воска покойницкой позы: сначала проросли глаза, следом за ними руки, наконец, он расшевелил себя и сел. Полез в карман, протянул мне комок мелких ассигнаций:

– Вот,  – сказал он.  – Надавали. Там, на рынке...  – смутился, поправился:  – Заработал, то есть.

Он протягивал мне эти маленькие по теперешним временам деньги совсем как Андрюша – когда-то давно, когда все мы жили под нашим старым добрым небом.

* * *

А умолк Андрюша незаметно – "даже в нашем добром небе были все удивлены..." Его, конечно, вышибли из оркестра народных инструментов; он устроился во дворец пионеров учить детей музыке, но и оттуда его тоже вышибли. Так что сделался Андрюша свободным гражданином Агапова тупика, и блеск его жилища все тускнел и тускнел, как самоварная медь в чулане. Первым улетел персидский ковер-самолет; за ним на цыпочках смылся хрусталь; тонконогий китайский журавль махнул крылом и тоже улетел, а потом ушло и все остальное, кроме паркета, старого дивана, тумбочки да трех гвоздей в двери, заменивших вешалку.

И ты запомнишь теплый июльский вечер. В этот вечер у нас в Агаповом тупике объявилось странное существо – пожилой мужчина с пышной актерской шевелюрой и с галстуком-бабочкой. Он подсел к доминошникам, смирно дождался конца кона.

– Я, знаете ли, ищу тут одного человека,  – вежливо объяснял он.  – Тут, видите ли, причуда такая... Хобби, коллекционный зуд. Я собираю старые афиши...

– Афиши?  – переспросишь ты.

– Да-да, афиши, молодой человек. Вы не знаете,  – говорил он, оглядывая твой дом,  – где тут проживает...

– Нет!  – отрежешь ты.

Но он все равно найдет, и на следующий день ты, заглянув в комнату Андрюши, увидишь пустые, темные квадраты на стенах: обои ведь со временем выгорают.

* * *

Я покачал головой: нет, он меня не понял, бумажные деньги мне не нужны.

– Мелочь, мелочь...

Можно, конечно, наменять пятнашек у метро, неподалеку от телефонных автоматов. Точнее сказать, не наменять, а купить: у телефонов всегда можно разыскать старика, продающего пятнашки. Но времени у меня на экс-ченч не было.

Музыка поднялся, добрел до трех гвоздей, вколоченных в дверь и заменявших ему вешалку, утопил руку в глубоком кармане старого пальто.

Старики хранят почему-то эти медные россыпи прошлого времени – копеечки, трешки, пятачки – берегут... А зачем – и сами не знают.

– Когда наши эскадроны,  – торжественно пообещал я,  – под колокольный звон, под сенью российского флага войдут в первопрестольную, я подарю тебе целый монетный двор.

Музыка горько усмехнулся и мотнул головой: нет, монетный двор ему не нужен.

У конторы я развернулся и подал задом прямо ко входу. Такая парковка против всяких правил – машина перегородила пешеходную дорожку – но сейчас мне на правила было наплевать.

Не исключено, что ретироваться придется со скандалом, и лучше иметь машину под рукой, а не на паркинге за металлической оградой, в тылу особнячка.