Тени исчезают в полдень

— Ой, — облегченно вздохнула девушка. Сбросила шаль, полушубок, валенки. Мокрые и промерзшие, они стукнули об пол, словно каменные. — А я уже прямо обмерла вся. И зачем вы ездите по колхозам? Вы и так сделали для людей очень много…

Ирина взяла с печки сухие шерстяные носки, быстро натянула их и, сидя на табуретке, заболтала ногами, наслаждаясь теплом.

— Иди сюда, девочка, — сказал вдруг Петр Иванович. — Сядь вот здесь, напротив меня. Вот так… Зачем, говоришь, езжу? — Он помолчал. — Когда-то я знал одну девушку. Чем-то она походила на тебя. И она сказала мне однажды, что на земле очень много обыкновенных хороших людей и очень мало любопытных.

— Любопытных? — переспросила Ирина.

— Любопытных, — подтвердил Петр Иванович. — Я тоже долго не мог понять, что она хотела сказать. А потом понял… вот что понял. Видишь, вот горит над нами электрическая лампочка. Каждое лето колосья за Светлихой шумят, волнуются. А скоро полетит к далекой мерцающей звездочке могучий космический корабль. Но… как тебе сказать? Не горела бы лампочка, не шумели бы колосья и никогда не помчался бы в глубины мироздания звездолет, если бы некоторые люди не обладали простейшей человеческой особенностью — любопытством. Один человек, например, полюбопытствовал, отчего обыкновенное стекло, отшлифованное особым образом, увеличивает предметы, — и создал микроскоп. Другой задумался, почему птицы летают по воздуху, — и изобрел самолет. Третий попытался представить, что происходит в душе порядочной женщины, живущей во враждебном ей обществе, во все уголки ее души заглянул — и рассказал обо всем увиденном в книге. И книга эта принесла людям столько же пользы, сколько микроскоп и самолет, а может быть, намного больше… Пока еще на земле слишком много обыкновенных людей и слишком мало любопытных, таких как эти трое, создавшие микроскоп, самолет и книгу. Но таких людей становится все больше. Скоро их будет очень много. Придет время — все будут такими. А чтобы оно пришло скорее, надо каждому стараться быть любопытным. Вот и я стараюсь. Вот и езжу, слушаю, смотрю, что делается на земле. И не беда, что я ничего не изобрету, не напишу, скажем, книгу. Для того и другого нужен большой талант. Таланта у меня нет, но мне все равно интересно жить, интересно ездить и смотреть…

Ирина, подперев кулачками подбородок, смотрела на Петра Ивановича широко открытыми глазами, в которых было и удивление, и задумчивость, и еще что-то такое, что делало ее намного взрослее…

Глава 19

На конном дворе никого не было. Возле конюшни стояли сани с разбросанными в стороны оглоблями. Смирнов потоптался возле них и вошел в пахнущую теплом полутемную конюшню. Лошади, каждая в своей стайке, громко хрустели сеном, всхрапывали. Иные били копытами по деревянному настилу, и тогда хлопьями сыпался сверху, с потолка, легкий, как вата, куржак.

— Есть кто-нибудь тут? — громко спросил Петр Иванович.

Никто не отозвался, только жеребец в ближней стайке изогнул шею и глянул на Смирнова радужно-стеклянным глазом.

«Опоздал. Фрол задал корму лошадям и отправился домой завтракать», — подумал Петр Иванович.

Решив подождать Курганова, он прошел в угол конюшни, заваленный прелым сеном, и лег на него.

Здесь, в углу, было темно и душно. Смирнов хотел уже встать, тем более что возле конюшни раздались чьи-то шаги, но в это время услышал:

— Ну где же он? Жди, понимаешь, как барина…

И, помолчав, тот же голос (Петр Иванович узнал Устина Морозова) добавил:

— Нынче кинь в собаку палкой — попадешь в начальника. Дошел пешком бы до станции, не подох. А и окочурился бы на полдороге, невелика беда.

Устину ответил Фрол Курганов:

— Тебе что за печаль ехать? Вон Андрона пошли или кого из ребятишек — отвезут.

Петр Иванович, ошарашенный, теперь не знал, что ему делать — подняться и поздороваться, будто ничего не слышал, или подождать, — может, Устин с Кургановым уйдут от конюшни. И тогда идти на станцию пешком…

Пока раздумывал, Фрол и Устин зашли в конюшню. Брякнули удила, — видимо, кто-то из них снял со стены уздечку. Потом голос Фрола:

— Стой, дьявол… Ну хватит, одни дудки остались, да и те гнилые. — И слышно было, как он похлопал ладонью по крупу лошади.

— Ты вчера зато доброго сена привез, — сказал Устин.

Фрол ничего не ответил.

Потом Петр Иванович услышал, как Устин плевал на папироску, слышал даже, как она шипела, потухая.

— Долго думал-то? — спросил тихонько Устин.

— О чем?

— Ишь ты, не понимаешь! Я спрашиваю, как догадался сенца-то привезти на ферму?

— Не я — другие догадались бы.

— Я не с других, я с тебя спрашиваю. — Голос Устина тоже шипел и потрескивал, будто и на него плевали, как на папироску.

— Скот же дохнет…

— А-а… — холодно протянул Морозов. — Ну-ну!

— Да ведь и ты же привез!

— Я? А как же, и я тоже. Дурак сватается — умному путь кажет.

Простукали копыта коня по деревянному настилу — Курганов вывел его из конюшни.

Фрол и Устин продолжали разговаривать во дворе, но теперь голоса доносились глухо, и Петр Иванович почти ничего не мог разобрать.

Потом Устин повысил голос, и до Смирнова явственно донеслось: