Тени исчезают в полдень

— Хе-хе… — попятился Антип. — Какой такой притвор? Дура, это по-культурному дверь называется, — пустился вдруг в поучения Антип, явно выгадывая время, чтоб обойти Кузьмину и улизнуть.

Но Марфа все-таки прижала его к самой кромке льда.

— Люди, э-э! — завопил Антип. — Сбесилась баба, на погибель человека подводит. Граждане!.. Захар!

Но Захара уже не было на берегу, а «граждане» покатывались со смеху.

— Иди-иди, не мотай глазами, как корова хвостом! — еще более повысила голос Марфа и толкнула его плечом. — Иди, кому сказываю!

Никулин упал от толчка, пополз вдоль берега, норовя скользнуть мимо разъяренной женщины.

— Куда? — крикнула Марфа и хлестнула прутом Антипа.

Взвизгнув, Никулин метнулся назад. Марфа тоже шагнула назад.

— Тащи, дьявол косоглазый, притвор! — И прут опять свистнул в воздухе.

Дальнейшее происходило при громовом, накрывшем всю деревню хохоте толпы. Антип все метался на карачках по берегу. Потом, видя, что это бесполезно, лег на землю, свернувшись калачиком, прикрывая голову руками. А Марфа, широко расставив ноги, хлестала и хлестала его прутом, приговаривая:

— Тащи притвор… Тащи притвор…

В толпе уже многие устали смеяться… Послышались выкрики:

— Да ведь испустит дух Антипка…

— Он в полушубке.

— Какой полагалось, давно уж выпустил…

— Наддай, наддай, Марфа…

И вдруг голос Илюшки Юргина покрыл все остальные:

— Антип! Дык притвор-то открытый. Ты в притвор и ныряй. В притвор!

Никому и в голову не пришло, что это за притвор. Но Антип сориентировался моментально. Он напружился и щукой проскочил между ног Марфы, поднялся и резвее коня побежал в деревню. Хохот, кажется, потряс даже каменный утес, угрюмо черневший невдалеке.

Все произошло так быстро, что Марфа сперва с недоумением смотрела секунды три себе под ноги — куда же исчез Антипка? Потом плюнула на то место, где лежал Никулин, и ушла домой. Дверь от бани унесло через несколько дней, во время ледохода.

Так кончился этот случай с застрявшей посреди Светлихи мукой. Захар посмеялся над приключением Антипа, а Устину сказал откровенно:

— Я думал, что ты хуже, чем есть на самом деле.

Морозов грубовато ответил:

— Мужик не баба. Ту пошарил разок — и видно, что она из себя.

И добавил, помедлив:

— Корова к новому табуну и то не сразу привыкает. А это скот.

Постепенно Устин и в самом деле привык, втянулся в работу.

Как-то Андрон, подвыпив, отказался ходить за плугом. Морозов подошел к нему, встряхнул за грудки:

— Я думал — ты человек. А ты пьяница. Как Захар еще дело повернет, неизвестно. Шутка в деле — чуть подводу с мукой не потопил… За покушение на общественное добро сейчас по головке не гладят.

— Дык я что, нарочно, что ли, с умыслом? Я, конечно, выпимши был, да ведь и темень стояла…

— Чего передо мной оправдываться? Ты Захару докажи, что не козел.

Андрон мгновенно протрезвел. Поморгав растерянно, он спросил:

— Так это что? Он чего, и вправду подозревает меня… в этом, в умысле?

— Нет, нарочно.

Морозов умел недоговаривать. Сказал — и целый день работал на пахоте за Андрона. А Овчинников, стоя в борозде, долго еще крякал, чесал пятерней заросший затылок и хмурился, словно мучительно вспоминал что-то.

А вечером спросил у Морозова, когда тот плескал на себя колодезную воду у крыльца своего дома:

— Так, Устин Акимыч. Оно выходит, что кабы ты… то есть если бы провалились эти сани, то ведь окончательно мне бы… Выходит, я тебе должон…

— Ты у меня ничего не брал, — холодно ответил Устин. — Ты перед колхозом виноват.

— Конечно, конечно… Да я что, нарочно? Ить судьба — она без узды. Везет-везет да вывалит.

— Кони-то занузданы были, — насмешливо сказал Устин. — Да видать, кучеру еще удила требуются.

— Дык вдень их мне, удила проклятые! Только уж, ради бога, развей Захаровы подозрения на меня… Али еще там как…

Вылив на себя всю воду из ведра, Устин взял с изгородины жесткое холщовое полотенце и стал вытираться. Андрон стоял перед ним как сваренный. Руки Овчинникова висели по бокам, словно плети.

Задубевшая под солнцем волосатая грудь Устина была уже суха, но он все тер и тер ее, хотя из-под полотенца давно уже, как казалось Андрону, шел дымок.

— А ить мне бы, дураку, никогда не догадаться, что Захар может эдак подумать на меня, — чуть не плача проговорил Андрон. — А ведь сам недавно слушал, как Захар газету читал в конторе про вредительство в каком-то колхозе. Не зря ить читал он. Эдак почитает, оглядит колхозников и в меня глазищи упрет.

— Ну ладно, — смягчился наконец Устин, — чего уж теперь-то… Придумаем что-нибудь. Только гляди у меня! Девка забывает только, что рожать больно…

— Человеческий ты мужик, Акимыч, ей-богу, — проговорил Андрон с благодарностью. — Тут некоторые чешут языки: дурак, мол, Устин, свое, что ли, спасал… А я…

— Кто? — резко спросил Морозов.

— Да разные. Илюшка вон Юргин.

Устин перекинул через голое плечо полотенце, взял пустое ведро и повесил на кол. Потом усмехнулся, окинув взглядом Овчинникова:

— Видишь ли… Не было бы на свете дураков — и умные долго не прожили бы.

— Да я что… Понимаю, конечно. Я и говорю, Акимыч, должон тебе…