Тени исчезают в полдень

Если это заседание правления и можно было назвать заседанием, то оно, очевидно, было самым коротким и немногословным за всю историю колхоза.

Не успел выйти из конторы Андрон Овчинников, не успел Захар раскрыть рта, как в контору заскочил Илюшка Юргин, закричал еще с порога:

— Фролка набузовал прошлогод сена — и пусть дает колхозу! Хочь взаймы, хочь даром. А у меня свой скот кормить нечем, понятно?! Ишь выдумали!!

— Постой, не трещи, — остановил его Захар. — В чем дело?

— Еще дерется, дьявол! Я за это тоже прощать не буду. И не благодетель я вам…

Захар Большаков двигал только бровями. Смирнов и все остальные тоже были не в силах что-либо понять.

Объяснила все Никулина:

— Фрол привез на ферму воз сена и стал сваливать…

Брови Большакова взметнулись и застыли. Он посмотрел сперва на Смирнова, затем на Корнеева.

Опять скрипнул в тишине стул под Морозовым, несмотря на то что сидел Устин неподвижно.

Клавдия сняла шаль, стряхнула капельки растаявшей изморози. Потом накинула шаль на себя, закрыла плечи и грудь. С недавних пор на собраниях Клашка всегда сидела так, словно старалась отгородиться от всех.

— Ну, Юргин вывернулся откуда-то, заплясал вокруг воза. «Сколь, — спрашивает, — содрал с колхоза за сенцо?» — продолжала Никулина. — «Да уж не прогадал», — ответил ему Курганов. Илюшка опять: «У всех берут? Я бы сотни за четыре, ежели по старым деньгам, наклал возик…»

— Врешь! — воскликнул Купи-продай. — Ни с возик, ни с полвозика у меня нету. Ишь придумала! Тесто немятое…

— Немятое, да крутое, — подал голос Юрий Горбатенко. — А вот ты свою половину никак намять не можешь. Коль обессилел, соседа попроси помочь в беде.

Грохнул хохот. Юрка-бригадир начисто убил Юргина: жена у Илюшки, старшая дочь той самой Федосьи Лагуткиной, которая когда-то, давным-давно, приходила в контору к Захару и просила похлопотать об открытии баптистского молитвенного дома, была тощая и плоская как доска.

Не смеялись только двое — Устин Морозов да Захар, хотя у Большакова глаза делались все уже и уже, ноздри стали подрагивать, а Устин по-прежнему разглядывал что-то на полу.

— Значит… так, — произнес негромко Захар, и смех сразу смолк.

— Фрол и огрел Илюшку сверху вилами, — закончила Клавдия.

Морозов медленно поднял голову, оглядел всех не спеша и проговорил:

— Что ж, нечего, думаю, совещаться нам теперь. Пойду на конный двор запрягать коня. Я думаю, все бригадиры, все члены правления, разъехавшись, объяснят людям. А также личным примером… А глядя на нас, и другие… у кого совесть есть…

Встал и, тяжело шаркая огромными валенками по желтому полу, направился к двери.

…Четверть часа спустя Петр Иванович и Большаков шли обратно к скотным дворам. Полдороги прошли молча. Наконец Большаков спросил:

— Ну и как?

— Что?

— А Фрол Курганов?

— Да-а… Любопытно, — нехотя уронил Смирнов.

— Ну а Морозов?

И снова Петр Иванович протянул, помедлив:

— Да-а…

Глава 13

Устин Морозов в Зеленом Доле живет давно, с середины двадцать восьмого года. Он ехал из Тверской губернии с большой группой переселенцев куда-то на Дальний Восток, но потом изменил свое решение, остался в Сибири.

Вместе с ним остался еще один переселенец — Илья Юргин, низкорослый, чахлый и помятый мужичонка годов тридцати двух.

— Чем же наша глухомань приглянулась? — спросил у них Захар.

— Тихо тут, — ответил Устин. — И удобно: с одной стороны поле, с другой — лес.

— Только вот магазина никакого нет, — вставил вдруг Юргин. — Какая жизнь без магазина! В смысле — тоскливо ведь.

Захару почудилось тогда, что Юргин чем-то вроде обижен, а Морозову, несмотря на его заявление, деревня кажется не совсем удобной…

— Но ежели не по душе мы тебе чем-то, ты прямо так и скажи, — прибавил Устин. — Поедем дальше, места под солнцем много.

— Да я что же… Люди нам нужны, живите. Помогайте вот — будет и магазин, и все остальное.

Те времена были беспокойными и тревожными. И хотя в селах еще не начали вспыхивать амбары, конюшни, коровники, хотя не потрескивали еще ночами выстрелы, люди уже волновались, то целыми группами выходили из колхоза, то приносили снова заявления о приеме.

— Ты не беспокойся, председатель, — тихо произнес Устин, — про Юргина не знаю, а на меня в обиде не будешь.

— А что Юргин? Юргин тоже не в панфары играть приехал, — обиделся Илья.

— Вот видишь, — усмехнулся в небольшую, но уже довольно окладистую бороду Устин. И, потушив улыбку, закончил: — Через тройку лет мне стукнет тридцать. Жене простучал уже третий десяток. Сынишка у нас растет. Словом, семья. Мыкаться по свету не хочу. Уж коли решил тут остаться, буду корни поглубже пущать.

Однако «пущать» эти корни не торопился. Весь остаток лета ходил по селу так, словно никак не мог присмотреться к людям. В колхозе работал ни шатко ни валко.

Зато его жена, Пистимея, красивая, стройная и сильная женщина с голубыми глазами, работала в колхозе отлично. Встречая где-нибудь Захара, она всегда смущалась и прятала покалеченную правую руку. Впрочем, скоро Большаков заметил, что она смущается при встрече с каждым.