Тени исчезают в полдень

Перед самой кончиной он велел Иринке сбегать за председателем.

Когда Захар пришел, старик долго-долго глядел на него молча.

— Тяжело мне, Захарыч, помирать-то, — вымолвил он наконец. — От твоих слов тяжело... от этих, что на кочан я похож. Вот все думаю — верно ведь ты определил.

— Да я же, Семеныч... Я же не хотел обидеть тебя, когда сказал так, — мягко произнес Большаков.

— Что — ты... Сам я себя обидел. Обездолил, проще. Свернулся в кочан, а развернуться не мог. От этого тяжело...

С его щеки упала слезинка. Старик попросил:

— Хоть и не по заслугам будет честь, а попрошу вас... похороните меня там же, под осокорем...

Это были его последние слова.

Похоронили Анисима там, где он просил.

... Мертвым лежать спокойно, а живым — жить.

Вскоре зашевелился, загудел Зеленый Дол, зазвенел голосами. Зарычали грузовики, затрещали тракторы. Весь этот гул и грохот в несколько дней уполз за Светлиху, и вот уже первые зерна упали в прогревшуюся пашню.

Деревня обезлюдела. По улицам только часто и торопливо шныряли грузовики, развозившие от семенных амбаров во все стороны тугие многопудовые мешки.

Однажды утром к амбарам подошла худенькая девчонка, присела на солнцепеке и раскрыла книжку. Но она не столько читала, сколько следила за подъезжающими и отъезжающими грузовиками.

Когда показалась обшарпанная полуторка, она вскочила, замахала книжкой. Из кабинки высунулся Мишка Большаков, заулыбался.

Он подогнал машину к раскрытым дверям амбара, выскочил из кабинки, подбежал к девушке:

— Ксеня! Вот здорово! Ты надолго приехала?

— На денек всего, — ответила Ксения. — Мамку проведать... И вообще подышать воздухом.

— Вот здорово! — опять воскликнул Мишка. — А тебе сейчас... тяжело, наверное?

— Да как сказать... не шибко легко, Миша, — ответила она. — Ну, ничего. Литературу больше уже не сдавать.

И вдруг, когда прошли первые минуты встречи, оба смутились, замолчали.

Колхозники, не обращая на них внимания, грузили машину. Ковыряя землю носком ботинка, Ксения спросила:

— Ты куда семена возишь?

— На зареченские пашни. А сейчас батя велел в третью бригаду отвезти. Там у них не хватает, что ли...

Неожиданно Мишкин голос перехватило. Но он промолвил все же:

— Слушай... Поедем со мной? Проветришься... А в лесу — цветов!

— Нет, что ты... Физику надо зубрить. До свиданья.

И она пошла прочь от амбаров. Но пошла не к дому, а вдоль улицы, на край деревни.

Через несколько минут Мишка догнал ее уже за деревней, притормозил, распахнул дверцу. И девушка быстро шмыгнула в кабинку.

— Только ты остановись, где побольше цветов, — сказала, краснея, девушка.

Мишка заглушил мотор возле небольшой полянки, сплошь усеянной подснежниками.

Ксенька тотчас забрела в траву, шла и шла по полянке, спускающейся к берегу лесной речушки, выбирала самые лучшие цветки. Но вдруг остановилась, к чему-то прислушиваясь. К ней подбежал Мишка.

— Гляди, каких я тебе нашел!

— Тише! — прошептала девушка. — Там, на берегу, кто-то разговаривает, что ли...

Оба замерли. За невысокими кустами, огородившими полянку, булькала речушка. Потом в самом деле послышались голоса. Мужской:

— Машина, что ли, остановилась на дороге?

И женский:

— Да нет, проехала вроде.

Парень и девушка несколько секунд стояли недвижимо, не зная, что делать.

— Пойдем... потихоньку, — потянула девушка Мишку за рукав к дороге.

Но в это время из-за кустов опять еле слышно донеслось:

— Не надо больше встречаться нам, Фрол. Не надо. Вскоре после того, как ты ушел от меня, я почувствовала — ребенок будет... Спасибо тебе. Я уж думала — возьму какого-нибудь сиротку из детдома. Да разве со своим-то сравнить!

За кустами помолчали. Потом снова:

— И как же теперь, Клавдия? Я тоже думал: как оно все это выйдет, если ребенок будет? Чей он — кому ж не ясно... Степанида — это ничего. А Митька, Зина? Только-только вроде прилаживаться друг к другу стали...

— Уеду, однако, куда-нибудь я...

— Совсем?

— Почто же... Года через три-четыре — вернусь. Скажу — из детдома взяла. Или... Да и кому какое дело тогда, откуда у меня ребенок...

— Плохо это, уезжать-то...

— Нехорошо. Не хочется. Да что ж... Зато теперь у меня счастье есть. Когда будет можно, я и ребенку своему и всем скажу, кто его отец. Ладно?

— Конечно, чего ж тут... Да-а, вон как даже оно бывает, в жизни-то...

Ксенька с Мишкой стояли не шелохнувшись, пораженные чем-то большим, таинственным и пока им не совсем понятным.

Первая опомнилась Ксенька. Она нагнулась, осторожно зачем-то положила на землю нарванные цветы и тихонько пошла к машине.

— Букет соберем где-нибудь в другом месте, на обратном пути, — сказала она, когда Мишка тихонько тронул грузовик. — А кто это там говорил — не знаешь?

— Нет, не угадал по голосу.

— Вот и я не угадала. Ладно?

— Ладно.

Но минут через пять девушка все же вздохнула:

— Ей и так, тете Клаше, тяжело.

На обратном пути остановились далеко от этой поляны.

— Айда поглубже в лес, — сказал Мишка, — Там, в прохладце, они еще только-то расцветают.