Тени пустыни

— И жена теперь решила ехать искать сына. Я видел, что сердце у нее полно боли… Но почему она не сказала мне? Идем скорее…

— Куда?

— В Мешхед.

— В Мешхед далеко. Не дойти и за три дня.

— Дойду.

Они пошли по дороге под прямыми лучами иранского беспощадного солнца. Они шли, и пыль оседала на их лица и одежду.

Вдруг Гулям остановился. Он смотрел на длинный след автомобильных покрышек, отпечатавшийся на пыли.

— Вот она ехала… — сказал горько Гулям… — Ехала жена, не доверявшая мужу… Но…

Он вдруг спохватился, точно вспомнив что — то:

— Слушай, Зуфар, я не пойму. Хамбер? Неужели она рассказала о сыне проклятому инглизу?

— Нет. Я виноват.

— Ты?

— Да, я. Настя — ханум узнала от меня о сестре, она долго плакала и не отпускала меня… Она хотела спрятать меня от жандармов в Баге Багу, чтобы я поел и отдохнул. Я отказался. Я сказал: «Я беглец… Если узнают, что я подговаривал сарыков бежать к Советам, меня схватят и бросят в персидскую тюрьму. Кормить персидских клещей в яме… Спасибо!» Я повернул от ворот и пошел. Настя — ханум остановила меня. «Вы идете в Мешхед? — спросила она. Отдайте советскому консулу письмо». Она быстро написала записку и отдала мне. Не успел я отойти от Баге Багу и ста шагов, как меня схватили охранники и привели к англичанину с головой — грушей. Меня обыскали и нашли письмо ханум.

— Творец великий!

— Человек — груша приказал запереть меня. Но курды дождались темноты и отпустили меня… «Иди, — сказали они, — что с тебя возьмешь. И не попадайся!» Но меня мучила совесть. Я не мог забыть про записку. Всю ночь я бродил подле ограды. Я увидел Настю — ханум на рассвете, но не смог даже приблизиться к ней. Она села в автомобиль и уехала. И жандармы сели и уехали в Мешхед. Я знаю: эта дорога идет в Мешхед. Мне и Настя — ханум показала, и один тут узбек…

— Алаярбек? Ты его знаешь?

— Да, Алаярбек Даниарбек… Это он помог мне тогда в кочевье… уйти из овечьего загона… Разломал крышу.

— Значит, Алаярбек все знал?

— Да. Он помогал Насте — ханум прятать меня.

— И он говорил с ней?

— Да.

— Но почему они мне ничего не сказали?..

— Алаярбек Даниарбек сказал: «Не говори ничего мужу. Ты его обманула. Он убьет тебя… Он мусульманин. По закону аллаха он убьет тебя».

— О!.. И где теперь этот Алаярбек?..

— Он уехал с Настей — ханум в одном автомобиле.

— Он заодно с жандармами?..

— Когда автомобиль загудел, Алаярбек Даниарбек вышел на дорогу. Шофер остановил автомобиль, и Настя — ханум позвала Алаярбека. Он сел рядом, и они уехали. Я видел.

Гулям сосредоточенно шагал по пыли.

— Видел и не помешал…

— Что я мог? У них ружья…

Солнце жгло. Дышать делалось все труднее. Но еще больше жгло Гуляму сердце. Он очень любил свою Настю — ханум. Уже пять лет они были неразлучны. Она всегда была с ним — и когда он ездил векилем во Францию и Италию, и когда воевал против англичан во время позапрошлогоднего восстания в Северо — Западных провинциях Индии, и когда они изгнанниками странствовали по горам и пустыням. Всегда вместе. Но разве мог он даже представить, что расставание с ней, с любимой, может причинить такую невыносимую боль!

Если мы умрем, давай умрем в пору роз.

Роза и соловей сядут вместе оплакивать нас!

Дорога привела на закате солнца Гуляма и Зуфара в глухое курдское селение. Здесь они нашли чистую кяризную воду, таинственно шелестевшие гигантские платаны, десятка четыре потрепанных чадыров — шатров, столько же полуразвалившихся, кишащих скорпионами и клещами мазанок, со стенами такими сырыми, что соль в бронзовых намакдонах — солонках — превратились в камень.

Ни продать, ни дать внаем коней курды не захотели. «Всех коней, заявили они, — у нас отобрали налогосборщики за недоимки. Остались только те, которые возят камень на стройку охотничьего дворца генерал — губернатора в горах Табаткан».

Пришлось поверить.

— Храбрые курдские воины забыли запах конского навоза, — говорил старейшина, запуская пальцы в прокопченную дымом очагов, цвета кирпича бороду. Величие ему придавала верхняя одежда, расшитая золотыми огромными цветками роз. Но исподнее из шелка и бархатные штаны имели жалкий потрепанный вид и не стирались, очевидно, с момента покупки. — Правители государства — волки в стаде баранов, нет в них милости и сострадания.