Кудряшка вся напрягается, прислушиваясь. Будто не она сейчас была при смерти от страха. Оператор растерянно собирает осколки камеры обожженными ладонями. Остальные так и замерли с раскрытыми ртами.
– Я догоню Мишу, – говорю.
– Зачем? – спрашивает Макс.
– Он точно что-то знает. Он должен все рассказать.
– Тогда я с тобой.
– Ты что, не видел, что сейчас было? Нам нельзя собираться вместе.
Высвобождаюсь из крепкой Максовой хватки:
– Я позвоню, когда все узнаю.
***
Мишу догоняю только у выхода с территории школы. Нервно оглядывается, когда дергаю его за рукав.
– Ты одна? – спрашивает.
– Одна.
Он мгновенно расслабляется, пальцы деловито поправляют очки на переносице.
– Что происходит? – спрашиваю.
– Это лучше ты мне расскажи. Какие еще инопланетяне?
Пытаюсь изобразить беззаботную улыбку, но она, наверное, больше похожа на паралитический оскал:
– Не думала, что так выйдет. Мне нужно было только узнать адрес Анжелики.
– Какой еще Анжелики?
Пока я рассказываю, Миша то и дело осматривается. Небо сегодня такое же серое, как вчера, даже еще гуще налилось сталью. Ветер, сильный и ленивый, то и дело накатывает на высокие кроны, чтобы сбросить горсти ржавой листвы.
– Она так и сказала, музей? – спрашивает Миша, когда я заканчиваю. – Ты знаешь про Колю Морковина?
Все знают про Колю Морковина. Это тринадцатилетний мальчик из другой школы. Года три назад он поспорил с друзьями, что переночует в заброшенном музее и ничего с ним не случится. Так и сгинул Коля Морковин, никто его с тех пор не видел. Помню, были панические поиски, совсем такие же, какие, по рассказам, устроили для нас. Но все без толку. В самых запустелых уголках города до сих пор еще висят выцветшие объявления с фотографией Коли.
– У нас нет ничего другого, – говорю. – Мы должны сходить и посмотреть.
– Твоя Анжелика сказала, что ничего там не нашла, – отвечает Миша. Кажется, он напуган не меньше тех, кто остался сейчас в школьном вестибюле. – Думаешь, мы сможем увидеть что-то, чего не увидел опытный журналист?
– Хочешь просто сидеть и ждать? Посмотреть, что будет дальше?
Миша снова поправляет очки. Дыхание вырывается паром изо рта и оседает крошечными мутными капельками на редких усиках.
– И вообще, – щурюсь, – ты точно что-то знаешь! Не поделишься?
– Ничего я не знаю. Только то, что нам нельзя всем собираться вместе. Эта… Эта энергия скапливается. Те, кто за нами, становятся так сильнее. Кажется, у них какие-то недобрые намерения.
– Значит, ты тоже их видел?
Миша осторожно кивает:
– Только в зеркале.
Он снова оглядывается. Прыщавый лоб собирается складками – мерзкая иллюстрация к слову «тревога».
– Нам надо туда сходить, – говорю. – Это все, что сейчас есть.
***
Старый музей стоит на самой окраине. Высокая деревянная ограда покосилась и поросла мхом, ворота висят на одной проржавевшей петле поперек входа, поэтому приходится их перешагивать, чтобы попасть внутрь. Деревья кругом разрослись так, что из-за листвы почти не видно почерневшего крыльца. Везде пожухлая трава и унылые кусты смородины с застывшими на оранжевых листьях отблескивающими каплями влаги. Мы отводим ветки от лиц, и брызги летят во все стороны.