Теория литературы. Проблемы и результаты

Филиационную модель можно прилагать к преемственности не только писателей, но и текстов, образующих эволюционные линии; чаще всего при этом речь идет о наследовании сюжетов, жанров, стихотворных форм, а в последнее время также их семантических ореолов (см. § 23). В XIX веке были попытки описать эту эволюцию в биологических терминах; так, французский критик Фердинанд Брюнетьер писал, что литературный жанр «рождается, растет, достигает совершенства, приходит в упадок и наконец умирает»[461], – то есть уподоблял жанр отдельному живому организму, который, однако, не может в строгом смысле слова «эволюционировать», эволюционируют лишь биологические виды. Вообще, филиационная модель эволюции была рыхлой и содержала много противоречий; попытки обосновать ее данными других дисциплин (биологии, психоанализа) чреваты либо искажением заимствуемых концепций (Брюнетьер подменяет филогенез онтогенезом), либо редукцией литературы к этим неспецифическим концепциям (Блум сводит литературную эволюцию к эдиповской схеме Фрейда).

Новую, системно-динамическую модель литературной эволюции предложили русские формалисты. Эволюция в ней затрагивает тексты, а не их авторов; тем самым данная концепция следовала методологическому лозунгу немецкого формалистического искусствознания начала XX века: «история искусства без имен» (Генрих Вёльфлин)

[462]. В истории развиваются и сменяют друг друга безличные формы творчества, индивидуальность поэта служит им не более чем случайным носителем. Осипу Брику принадлежит парадоксальное заявление:

Социальная роль поэта не может быть понята из анализа его индивидуальных качеств и навыков ‹…›. Пушкин не создатель школы, а только ее глава. Не будь Пушкина, «Евгений Онегин» все равно был бы написан. Америка была бы открыта и без Колумба[463].

В формалистической теории эволюция трактуется динамически

, подчеркивается момент разрыва между старым и новым, новое отмежевывается от старого даже радикальнее, чем впоследствии у Блума, так как новизна носит безличный характер и потому исключает почтение последователя к предшественнику. Движущей силой эволюции служат не содержательные факторы (экзистенциальный или исторический опыт), а факторы формальные: «Новая форма является не для того, чтобы выразить новое содержание, а для того, чтобы заменить старую форму, уже потерявшую свою художественность»[464]; то есть на место вертикального отношения между формой и инородным ей содержанием выдвигаются горизонтальные отношения между однородными объектами – сменяющими друг друга формами. Эволюция носит системный характер – в ней участвуют не отдельные тексты или авторы, а целостные художественные системы. «История системы есть в свою очередь система»[465]. В этом смысле Тынянов различал «

генезис литературных явлений» и «эволюцию литературного ряда»[466]

: настоящая эволюция бывает только у системы, индивидуальные влияния и заимствования не имеют эволюционного характера, их можно определить скорее как беспорядочную миграцию. Например, эволюция реорганизует целостную систему жанров: не просто один из них начинает выглядеть по-другому, но меняются их отношения между собой, сами принципы их разделения. Поэтому эволюция литературы включает в себя изменение не только литературной практики, но и литературного сознания, не только новое творчество, но и новую критическую рефлексию. Последняя отражается в устройстве художественных текстов, которые становятся автометатекстами: они сами себя описывают и указывают, что их следует читать по-новому, не так, как тексты старой системы.

Диахронический механизм наследования при системно-динамической модели литературной эволюции называется канонизацией младшей линии, и его нарративную схему описал Виктор Шкловский с помощью генеалогических и сельскохозяйственных метафор: