«Теория заговора». Историко-философский очерк

Кроме этого, одна из причин подобной невосприимчивости к конспирологическому моделированию скрывается в самой природе бытования тайных обществ в России той эпохи. Сошлёмся на мнение В. М. Боковой, исследовавшей непосредственно тайные общества декабристского и постдекабристского периодов. «Приходится признать, что разновидность объединения, пригодного для эффективной тайной политической деятельности, была создана в русских тайных обществах первой трети XIX в. лишь теоретически, как перспективная модель. На практике тайное общество не имело собственных, только ему присущих формальных особенностей, то есть было эклектичным; личные связи в нём преобладали над организационными, и при этом в нём обнаруживалось очевидное тяготение к камерной кружковой деятельности»^{359}.

Интересным представляется анализ состава непосредственных участников событий 1825 года, их взгляд на собственную конспиративную деятельность и на саму природу тайных обществ, в деятельности которых они принимали участие. «Южанин» Н. В. Басаргин размышляет следующим образом: «Во время существования общества благоденствия, хотя цель оного была известна всем, но у большей части членов сия была побочной. Главная же была та, что мы находились весьма тесно связанными друг с другом. Каждый вечер мы собирались вместе без условия, и всякий излагал малейшие подробности, до него касающиеся, и самые маловажные впечатления, получаемые им в течении всего дня»^{360}. Более эмоциональным и решительным в своём видении вопроса является А. В. Поджио: «Бывало, соберутся люди-братья! Сколько тут и шуму, и бойкости, и решимости — но нет действия, и люди расходятся, и опять же затишье в тех же умах. Возьмите исторический ход всех тайных обществ, просуществовавших в других государствах! Какое упорство, какую настойчивость вы увидите для достижения хотя бы самой отвлечённой цели. Скажите, мыслимо ли у нас <…> образование таких обществ?»^{361}

. Таким образом, специфика бытования тайных обществ в России говорит об их преимущественно досуговом характере. Учитывая все вышеперечисленные признаки, мы можем говорить о парадоксальном отсутствии конспирологического мышления у непосредственных участников тайных обществ[18]. О политическом аспекте деятельности российских тайных обществ начала XIX века достаточно ёмко и точно сказано Т. Н. Жуковской: «Тайные общества <…> выступали не только готовой формой почти открытого (поскольку в России никогда не было настоящей разветвлённой “конспирации”, в духе карбонаризма) приобщения людей к политической деятельности, но и привлекательной формой публичности»

^{362}.

Интересное и ценное мнение о конспирологическом вопросе мы находим в творческом наследии таких видных революционных демократов, как А. И. Герцен и Н. П. Огарёв. Будучи идейными наследниками декабристов, и, естественно, учитывая опыт декабрьского выступления 1825 года, они выстраивают собственную оригинальную концепцию «тайного общества». Особый интерес в данной связи вызывает фактор «наложения» западноевропейского радикально-революционного варианта «теории заговора», с которым, в силу известных причин, русские мыслители были близко знакомы, на отечественный социокультурный опыт. Напомним, что Герцен и Огарёв оказываются в Европе в разгар революции 1848 года, в подготовке которой принимали активное участие различного рода как полулегальные, так и полностью подпольные национально-революционные организации. Именно эти факторы и определяли актуальность конспирологических изысканий русских политических эмигрантов.

Н. П. Огарёв задаётся вопросом: «Может ли в наше время тайное общество быть полезно и, если может, какая должна быть его цель и организация?»^{363} Автор отвечает на собственный вопрос утвердительно, ссылаясь на то, что «весь прогрессивный ход мировой истории направлялся деятельностью тайных обществ». Деятельность последних, по мнению Огарёва, привела к возникновению христианства, Реформации в Европе и, естественно, близких ему революционных событий середины позапрошлого столетия. На современном этапе, применительно к российскому социуму, «тайное общество» становится практически единственным способом проведения «гражданской реформы». Обращаясь к прошлому, осмысливая истоки декабристского движения, Герцен с Огарёвым делают вывод о неизбежности возникновения тайных обществ в российских условиях. «Если б была гласность, не было бы тайного общества и не было заговора. В Англии, например, тайное общество невозможно. Но в государстве, где дела идут скверно, где грабительство и притеснения властей невыносимы, и где об общественных нуждах нельзя говорить вслух, всегда явится необходимость говорить о них втайне, а это и ведёт к тайным обществам»^{364}. Поэтому говорить о подражательном, опирающемся, в частности, на немецкий социокультурный опыт, характере русских «тайных обществ» не представляется возможным.