«Теория заговора». Историко-философский очерк

Как мы видим, большая часть документов имеет не политический характер, все материалы так или иначе связаны с образовательной сферой, что составляет, как мы покажем далее, системную основу конспирологической работы Голицына. Персональный ряд работы достаточно многообразен (Кочубей, Тургенев, Злобин и др.), но парадигмально «завязан» на фигуре М. М. Сперанского, являющегося центром заговора иллюминатов, согласно версии Голицына. Началом деятельности иллюминатов в России служит следующее событие: «В 1808 году, во время Эрфуртского конгресса, он, Сперанский, был принят в высокую степень иллюминатства, сделан провинциальным начальником и дан ему был в помогу от главы ордена Вейсгаупта иллюминат Фесслер <…>»^{347}

. Дальнейшие «доказательства» вины Сперанского строятся в основном на личных разговорах автора с теми или иными лицами, на апелляции к сведениям, которые могут подтвердить лица, известные императору[17]

. Разрушительные замыслы иллюминатов реализовывались, по мнению Голицына, различными методами: от намеренного уничтожения финансовой системы Российской империи до расстановки участников заговора на ключевые государственные посты.

Большая роль в построениях Голицына отводится именно Фесслеру. Симптоматично, что фамилия Фесслера присутствует и в рапорте Дибича, который его называет «известным иезуитом-якобинцем» и говорит о наличии несомненной связи Фесслера с тугенбундом. Формально И. А. Фесслер не занимал высоких государственных постов. Бывший член ордена капуцинов, перешедший в протестантизм и написавший историю масонства, он в 1809 г. (время расцвета александровского либерализма) получает кафедру восточных языков и философии в Александро-Невской духовной академии. В академии выясняется, что переход в протестантизм не был конечным пунктом духовной эволюции Фесслера. Уже в качестве атеиста бывшего профессора высылают в Саратовскую губернию, где он пребывает до конца дней своих. Возникает вопрос: чем объяснить такое исключительное внимание к фигуре, обладающей довольно яркой, но всё же не невероятной для того времени биографией?

Ответом на этот вопрос служит как раз деятельность Фесслера в качестве педагога в духовной академии, то есть роль не политическая, но педагогическая. Именно как педагог бывший католический монах оказывает не политическое, но идеологическое воздействие, о чём позже, весьма прочувствованно, скажет В. В. Зеньковский. «В русском масонстве формировались все основные черты будущей “передовой” интеллигенции — и на первом месте здесь стоял примат морали и сознание долга служить обществу, вообще практический идеализм»^{348}

. Первые русские конспирологи довольно точно, хотя, возможно, и интуитивно определили значение образования как мощного фактора формирования той социальной силы, которая неизбежно вступит в конфликт с существующим общественным порядком. Поэтому Пауллучи, говоря о масонстве, по необходимости должен был обращаться к университетским проблемам. Голицын практически целиком посвящает приложение к записке «О иллуменатстве в 1831 году» конспектам лекций университетских профессоров. С этой точки зрения первые русские конспирологи начала XIX века сумели парадигмально точно обозначить среду возникновения не только тайных обществ, но «теории заговора».

Какова же была реакция Николая I на доклад Голицына? Исходя из субъективных и объективных предпосылок царствования Николая и сложившейся на тот день международной ситуации, реакция императора должна была быть предельна жесткой. Напомним, что все годы царствования Николая омрачались событиями декабря 1825 года. Воспоминания о драматически подавленном путче не сулили заговорщикам (реальным или мнимым) лёгкого осуществления планов. Даже «вербальная» неблагонадёжность могла привести (и приводила в ряде случаев) к весьма печальным последствиям. Наиболее как адекватным, так и известным примером может служить «дело петрашевцев», реальная вина которых не простиралась далее неблагонамеренных разговоров и смутных прожектов. С другой стороны, события 1831 года на европейской арене отвечали самым тревожным опасениям. Французская революция и польский мятеж стали серьёзной угрозой как внешнему политическому положению, так и внутренней стабильности империи. Ситуация усугублялась прямой поддержкой польских мятежников со стороны ряда европейских держав (Франция, Англия). Таким образом, и психологически, и объективно доклад был «созвучен» положению дел. Но реакция Николая оказалась далеко не той, на которую рассчитывал автор. В своем исследовании Н. Шильдер особо обращает внимание на пометки императора на докладе. «В разных местах доноса часто встречаются такого рода пометы: “Требую доказательств”. “Где доказательство”. “Совершенно наглая ложь: я требую доказательств”»^{349}.