Теранезия (ЛП)

Прежде чем приземлиться в Сиднее, самолет совершил промежуточные посадки в Лос-Анджелесе и Гонолулу. Прабир пересел на рейс на Дарвин, не покидая аэропорта. Выбор маршрута через Токи и Манилу был лишь вопросом расписания и стоимости билетов, но когда красная земля внизу сменилась тучными пастбищами и огромными зеркалами озер, было невозможно не заметить, как близко он оказался к тому, чтобы повторить в обратном направлении его путь с острова. Корабль, полный беженцев с Ямдена, причалил к берегу в Дарвине, а они с Мадхузре прилетели обратно сюда из Эксмуса, прежде чем окончательно покинуть страну через Сидней. Чем больше он размышлял об этом, тем больше он желал, чтобы его маршрут свернул в сторону, и он не увидел знаков прошлого; последнее, что ему хотелось — это планомерно пробираться назад сквозь слои своей памяти, будто сознательно становясь таким, каким он был тогда. При прилете из Торонто самолет снижался вдоль незнакомых ему мест, и выйдя в Амбоне, он почувствовал себя чужаком, насколько это было возможно.

Когда он вышел из терминала в Дарвине, его сразу же накрыло волной тропической жары и влажности. По местному времени было всего на полчаса больше, чем когда он вылетал из Торонто, даже с учетом трех промежуточных остановок — ему почти удалось угнаться за скоростью вращения Земли. Небо было затянуто грозного вида облаками, которые, казалось, разливают сияние полуденного солнца, а не скрывают его. В феврале здесь был влажный сезон, как и на почти всей территории бывшей Индонезии, но экспедиция Мадхузре не была несвоевременной — на Молуккских островах направления муссонов менялись и там сейчас должен был быть musim teduh, тихий сезон, сезон для путешествий.

Самолет на Амбон отправлялся на следующее утро. Прабир забросил рюкзак себе за плечи и отправился гулять, проигнорировав автобус, дожидавшийся пассажиров, чтобы отвезти их в центр города. Если он отправится в отель прямо сейчас, то, вероятно, сразу уснет, но если удастся продержаться до раннего вечера, он сможет начать новый день посвежевшим и без десинхронии. Его планшет уже скачал местную карту улиц, так что заблудиться ему не грозило.

Он направился на север от территории аэропорта, мимо игровых площадок и кладбища, прямо в мирную зелень тропического пригорода. Поначалу он смущался, встречая других прохожих — размер его рюкзака однозначно выдавал в нем туриста — но никто, ни разу даже не обернулся ему вслед. Было приятно размять ноги; рюкзак был не слишком тяжелым, и даже невероятная жара воспринималась скорей как новшество, чем как помеха.

Не было ничего на этой спокойной, усаженной пальмами улице, что напомнило бы ему про лагерь в двух тысячах километрах отсюда, но когда он проходил мимо участка, похожего на территорию интерната, то вспомнил, как родители обсуждали возможность отправить его на учебу в Дарвин. Если бы они осуществили свое намерение, он мог бы пересидеть войну здесь. Так почему они этого не сделали? Он как-то отговорил их? Закатил истерику? Он не смог вспомнить.

Во второй половине дня начался ливень, но деревья на обочинах неплохо от него укрывали, а рюкзак был водонепроницаемым. Он продолжал идти на север, прочь от отеля. Землистый запах воздуха во время дождя заразил его какой-то странной ностальгией, смешанной с разочарованием, и он не мог решить, что именно ему напомнил этот запах: Калькутту, остров или сам Дарвин.

Ответ нашелся через несколько минут, когда дорога привела к больнице. Он стоял под дождем, глядя на вход. Он ни за что не узнал бы здание только по внешнему виду, но был уверен, что бывал здесь раньше.

Роды у матери начались поздним вечером и продолжались уже восемь или девять часов. Его уложили в кроватку где-то достаточно далеко от родильной палаты, чтобы его не беспокоил шум, и он заснул, предполагая — со смесью обиды и благодарности — что пропустит все. Но утром его разбудил отец и спросил: «Хочешь посмотреть, как родится твоя сестричка?»

И хотя тяготы родов сами по себе и беспокоили его, даже страдания матери не смогли полностью отвлечь его от самого удивительного явления из тех, которым он был свидетелем. Двум клеткам, которые тела его родителей могли потерять так же легко, как чешуйки кожи, удалось вместо этого вырасти в совершенно новое человеческое существо. То, что это случилось внутри его матери, очевидно, не обошлось для нее без последствий, но что еще больше поразило Прабира, чем осознание того, что и сам он появился таким же удивительным способом, так это то, что и сам он был создан из ничего, кроме воздуха, пищи и наследственного материала, так же, как и этот ребенок создавался на острове, у него на глазах, месяц за месяцем.