Терапевт

В ее руках я безвольна, как ветхое полотенце; я сделаю все, что она скажет. Хотя мне страшно не хочется встречаться с Маргрете (надо же, я что-то чувствую!) — как реагировать на ее горе, когда я и с собственным не могу совладать? — я поеду с Анникой, если та возьмет меня с собой. Я только рада, что кто-то решает за меня, что делать.

Когда умерла мама, Анника была мне опорой. Папа в полной прострации сидел в кабинете перед фотоальбомом и горой коробок из-под обуви — маминым архивом: в них она хранила наши пинетки, прядки наших волос, открытки, присланные друзьями из отпуска, листки с записанными на них номерами телефонов. «Что мне с этим делать?» — вздыхал он. Мне было семь лет. Одна подружка рассказала мне, что когда люди умирают, их съедают маленькие червячки, если, конечно, этих людей не сожгут; а когда пламя разгорится, покойники садятся. Я живо представляла себе все эти ужасы. Аннике было двенадцать. Она вместе с папой ходила в похоронное бюро. Это она предложила, чтобы на похоронах звучала «Песня Эллинор», которая нравилась маме; единственное, что сумел вспомнить папа, это что мама любила включать на полную громкость «Satisfaction» «Роллингов», собираясь в гости. Анника нашла мамину адресную книгу и позвонила ее друзьям, чтобы известить их о похоронах. Приготовила для нас траурную одежду. И сортировать содержимое семнадцати маминых обувных коробок пришлось тоже ей; все важное уместилось в четырех. Анника такое умеет. Когда умерла мама, папа погрузился в апатию. Нынешняя ситуация похожа на ту, и я, видимо, пошла в папу: так же апатична, так же беспомощна…

Мы садимся в «Хонду» Анники и уезжаем. Но сначала она звонит пациентам, записанным ко мне на сегодня, на завтра и на среду. Спасибо ей, что мне не придется звонить им самой.

* * *

Мы паркуемся перед домом Маргрете в Рёа. Я дожидаюсь, пока Анника сложит зеркала; нервничаю, не хочу идти в дом одна. Потом сестра идет впереди меня по садовой дорожке, поднимается на крыльцо, звонит. Я стою за ее спиной и еле удерживаюсь от того, чтобы не присесть, став совсем незаметной. Дверь не сразу, но открывается не знакомой мне женщиной в зеленой блузке и черных брюках из дорогой блестящей ткани. Они отлично на ней сидят; должно быть, сшиты на заказ.

— Да? — говорит она.

— Меня зовут Анника Латхус, — говорит Анника. — А это Сара, жена Сигурда.

И показывает на меня. Я стою такая маленькая, встрепанная. Открывшая нам женщина не представляется. Но распахивает дверь пошире, дает нам пройти.

— Она в гостиной, — говорит женщина, запирая за нами.

Меня не удивляет присутствие в доме Маргрете чужого человека. Вокруг нее всегда вьются люди. Ее муж, отец Сигурда, умер, когда мальчики были еще совсем маленькими. Я о нем мало знаю: говоря о нем, родственники ограничиваются общими фразами и перечислениями достоинств: он был бесстрашным, он был порядочным, он был принципиальным. Перемежают это историями, призванными проиллюстрировать именно эти качества: как он в одиночку доплыл под парусом до Англии, как он мог заработать кучу денег на бирже, случайно получив инсайдерскую информацию, но не воспользовался ей, и так далее. Ничего, что позволило бы понять, что это был за человек и каково было жить рядом с ним. На фотографиях он такой улыбчивый, мягкий и милый; может, потому они и избегают о нем говорить, что он был милым и славным человеком, потерявшимся в тени шумной, яркой и волевой Маргрете…

Она больше не вышла замуж, но не производит впечатления одинокого человека. У нее масса знакомых, она часто ходит в гости. Это занятно, но несколько настораживает. Ее приглашают к себе знаменитости, у нее есть друзья, вхожие в королевскую семью, но круг ее общения постоянно обновляется. Я как-то спросила Сигурда, не кажется ли ему нездоровой постоянная смена людей в окружении Маргрете. Ему вопрос не понравился.

Мы входим; она стоит и смотрит в сад через окно гостиной. Оборачивается, машет нам рукой. Глаза потухшие, невидящие. Сигурд был ее любимцем.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Здравствуй, — отвечает она.

Стоим и смотрим друг на друга. Есть в ее лице что-то знакомое, чего я раньше не замечала: потухший взгляд, подрагивающие складки по обеим сторонам рта… Глядя на нее сейчас, я ощущаю ранее не знакомое мне сродство с ней. Я и раньше хотела узнать Маргрете получше, познакомиться с ней ближе, но теперь, когда я чувствую связь между нами, конечно же, слишком поздно.

Подняв руку, я прикасаюсь к ее плечу: кожа да кости, рука в рукаве дрожит. Так мы и стоим, а Маргретина знакомая и Анника беспомощно поглядывают на нас.

— Спасибо, что пришла, — говорит Маргрете.

— Я просила их сообщить вам, — отвечаю я.

— Спасибо.

Убираю свою ладонь. Маргрете обхватывает себя руками.

— Я не знаю, что он делал в Крукскуге, — говорю я. — Он собирался на Нурефьелль. Хотел выехать пораньше. Я ничего не понимаю.

Маргрете качает головой и не хочет ничего слушать.

— Харальд приедет, — говорит она. — Он с подругой прилетает из Сан-Диего сегодня вечером.

— Вот и хорошо, — отвечаю я.