Терапевт

Сигурд опускается на пол рядом со мной. Сначала мы просто сидим, потом начинаем разговаривать. Не о том, что я сказала. А обо всем остальном. Что нам трудно. Что мы устали. Что получилось не так, как мы себе представляли, или, вернее, о том, как наивны мы были, когда сидели на кухне в Турсхове и строили планы на жизнь в нашем новом доме, собирались начать работу на новом месте… Что он устал.

— У меня такое чувство, будто я обманул твои ожидания, —

говорит Сигурд. — Я ведь думал добиться успеха…

Говорит, что знает, как мне одиноко, просто ему тяжело признать это. И мы сговариваемся уехать на новогодние выходные. У нас на это нет денег, но мы их раздобудем — одолжим у папы, у Маргрете. За нас, говорим мы. Потому что разводиться гораздо дороже, криво улыбается Сигурд. Это шутка, но не совсем. Мы заходим в Интернет, ищем, рассматриваем фотографии залитых солнцем белых отелей и ярко-голубых бассейнов. Может, туда? Или туда? Первая помощь. На сердце уже теплее.

Четверг, 12 марта: мой бастион

— Слушаю, Арилль, — звучит голос из трубки.

— «Охранное предприятие Арилля»? — спрашиваю я.

Я сижу дома на кухне. Нынешней ночью снова спала в кабинете: отнесла туда надувной гостевой матрас, чтобы хоть не лежать на голом полу, но почти не сомкнула глаз. Чуть не всю ночь всматривалась в темноту и прислушивалась. Два раза вставала и подбиралась к окну — застекленной стене позади кресел — и выглядывала во двор. Дорога возле дома освещена. На отрезке от дороги до дома фонарей нет, но даже у старого Торпа хватило ума приделать лампу к наружной стене дома, и как раз в конус света от этой лампы, на крохотный кружок на земле от нее, я таращусь по ночам. Я слышала шум? Видела человека? Что-то движется в тени за пределами круга? Что-то шевелится в неосвещенных окнах моего дома? Вроде сдвинулась занавеска в гостиной? Уж и не знаю. В руках я сжимаю кухонный нож. Видел бы кто меня сейчас! Подумал бы, что я спятила.

Но что я могу поделать? Снова укладываюсь на надувной матрас; тот чуть проминается под моим весом, скрипит, когда я переворачиваюсь; скрип эхом отдается от стен. Я лежу с открытыми глазами, сжимая в руке нож. Пытаюсь заснуть, но вообще-то просто жду. Чтобы настало утро. Или чтобы что-нибудь произошло. Я не доверяю своим органам чувств. Мне постоянно что-то слышится. То приближаются машины. То металл царапает по металлу, открывая замок входной двери… Мне до сих пор не по себе после визита в темную, затхлую квартиру Аткинсонов, и я знаю: нельзя полагаться на то, что мне слышится. Я не в состоянии уловить разницу между мерещащимся скрипом своей открывающейся двери и скрипом двери соседей.

В половине седьмого я решаю, что опасность миновала: уже утро, если у меня и побывал чужак, то давно ушел. Я не уверена в своих рассуждениях, но моя кабинетная ссылка сводит меня с ума. С ножом в руках пересекаю двор и поднимаюсь на крыльцо. Отпираю дверь, вхожу. Останавливаюсь в прихожей; принюхиваюсь, прислушиваюсь — учую ли я присутствие постороннего, здесь ли он еще? Сжимаю нож обеими руками. Кричу «эй!» — и сама слышу, как жалко звучит мой оклик, робко и неуверенно. Вовсе не как окрик вооруженного домовладельца, готового защищать свои владения.

Поднимаюсь в кухню. Осматриваюсь. Занавески висят не так. Что-то не то с книжной полкой. Не знаю, могу ли я доверять своей памяти. Эта неизведанная территория, моя память — краеугольный камень восприятия мира. А я не в состоянии отличить сдвинутые занавески и беспорядок на полке от поселившегося в груди страха. Не знаю, что я вижу, а что мне только кажется, что я вижу.

Поднимаюсь в спальню. Мне трудно решиться войти туда: а вдруг там кто-то лежит? За каждой дверью меня поджидают новые ужасы, и особенно за этой дверью, в самое интимное помещение в доме. Но там пусто. Я заглядываю в шкафы. Смотрю под кроватью.