Терапевт

Над диваном повешен внушительного размера безобразный натюрморт, изображающий вазу с красными цветами на ядовито-зеленом фоне. Эта картина — подарок папе на шестидесятилетие от сотрудников его кафедры, и я, считавшая, что знаю его как облупленного, совершенно не ожидала, что он придет от этого шедевра в восторг и решит украсить им гостиную. Картина понравилась ему настолько, что я начала уж подумывать, что у него начинается маразм. «Какая замечательная вещь, — восклицал папа, — как она хорошо вписывается в интерьер, правда?» Картина настолько ужасна, что у меня закралась мысль — не по этой ли причине ее выбрали? Своей писаниной папа нажил на кафедре немало недоброжелателей. Может, кто-то из них решил, что уродливый натюрморт — идеальный подарок непопулярному коллеге? На самом деле это было бы как раз в духе моего отца: повесить ее именно потому, что он раскусил их намерение. Папа вполне может счесть доказательством собственной доблести то, что благородное общество его не приемлет.

Единственное помещение в доме, к которому папа на самом деле проявляет какой-то интерес, — это его кабинет. Чтобы попасть туда, нужно пройти через гостиную. Раньше кабинет принадлежал его отцу. При дедушке вдоль стен с пола до потолка обустроили книжные полки из темного дуба. Выехав из дома, все свои книги он забрал с собой, а папа заполнил полки своими собственными. В комнатке на Бишлете он пишет, а кабинетом пользуется как библиотекой. Он оставил здесь и конторку дедушки — гигантское сооружение из полированной вишни, с массой ящичков, которые запираются маленькими золочеными ключиками. Маленькой я обожала эти ящички, настоящие сокровищницы, которые папа, к моему разочарованию, отказывался запирать. Мне нечего скрывать от посторонних глаз, заявлял он. В дальнем углу кабинета располагается камин; с октября по апрель папа каждый день разводит в нем огонь, да часто весной и летом тоже. Рядом стоит корзина для дров, и папа следит за тем, чтобы она не пустовала. Для него важен и сам ритуал растопки. Для этого на небольшой металлической подставке подвешен целый набор инструментов: мехи разного вида, несколько кочерег, чтобы ворошить золу, метелка и совок, чтобы убирать пепел, когда огонь погаснет. Перед камином стоят два честерфилдских кресла; в них мы сидели, когда я в детстве изредка удостаивалась аудиенции. На столике между креслами лежат книги, и вот сейчас я вижу среди них роман Дага Сульстада[9]

, вроде бы один из самых заумных; я его, во всяком случае, не читала.

Вот здесь папа развернулся с декором. По натуре он коллекционер, хотя, видя, как он обычно держится, этого не скажешь. На подоконнике стоят допотопные весы: такими вроде бы пользовались золотоискатели Клондайка. Лежат часы отца его отца — того самого, фамилию которого отказались носить мы с Анникой: единственная вещь, которую хитрец-поляк привез с собой в Норвегию. Папа ухаживает за ними в соответствии со всеми правилами искусства, так что они все еще ходят. Рядом с ними бюст Дарвина, глиняный горшок, который папа якобы незаконно привез из Ирана, и деревянный рунический календарь, украшенный красивой резьбой.