Terra Incognita: Затонувший мир. Выжженный мир. Хрустальный мир

Рэнсом, укрытый от ветра потрескавшимися панелями стеклянного купола, на минуту порадовался игре света на песке и на выветренных обрывах скал. Прибрежные холмы теперь отмечали границу пустыни, растянувшейся по всему континенту – владения пыли и руин, – но красок в ней было больше, чем в унылом мире солончаков. Утром кварцевые жилы расплавятся в сиянии, потекут по утесам и песок в расщелинах обратится в замерзшие водопады. К вечеру цвета снова оплавятся, тени обозначат сотни пещер и сквозных гротов, а потом закат, сияющий за скалами на западе, осветит все побережье огромным рубиновым фонарем, словно из устьев пещер пробьется подземное пламя.

Когда Филипп Джордан скрылся, Рэнсом спустился по лестнице на палубу лихтера. За перилами меланхолично кружила в баке единственная селедка – пока Рэнсом был в поселке, Грэди приходил стребовать долг – и мысль о том, какая скудная трапеза получится из этой рыбешки, заставила Рэнсома резко отвернуться. Джудит, измученная торговлей с Грэди, уснула. Палуба уступами спускалась к оплывающему песку. Рэнсом перелез через перила и пошел вверх, обходя потревоженные ветром лужицы рассола.

Песчаная корка стала тверже. Он начал подъем к соляным пикам, белыми пирамидами торчащим на фоне холмов. Из склона торчал обломок старого опреснителя – ржавая труба, украшенная рваным клапаном. Рэнсом перешагнул бурую скорлупу металлического барака, утонул подошвами в ажурных лохмотьях железа и пробрался мимо груды автомобильных кузовов, наполовину похороненных в соли. Добравшись до вершины, он поискал на земле следы Филиппа, но сухая соль была сплошь исполосована полозьями волокуш с карьера.

За соляными холмами начиналось то, что когда-то было прибрежным плоскогорьем. Прежние дюны скрылись под слоем соли, намытой бурями с пляжа, и наносами песка и пыли, сдутых с холмов. Серая песчанистая почва, на которой прозябали редкие пучки травы, едва виднелась из-под металлического мусора. Под ногами Рэнсома скрывались обломки тысяч легковых и грузовых автомобилей. Кое-где над песком проступали их крыши и ветровые стекла, на несколько ярдов тянулись секции ограждения из колючей проволоки. Редкие стропила приморских вилл указывали на остатки прежних жилых очагов.

Примерно в четырехстах ярдах правее лежало устье пересохшего ручья, по которому он впервые спустился к морю десять лет назад. Прорезанные карьерами берега большей частью скрылись под тоннами песка и гравия, сползавшими с возвышенностей в пустое русло. Рэнсом обошел по краю карьера, осторожно выбирая путь между старыми шасси и отброшенными в стороны обломками бамперов. Пологий спуск в карьер начинался левее и вел к прежней полосе пляжа. В песчаной стене десятками проступали полураскопанные корпуса – разбитые стекла и решетки радиаторов блестели жилами ископаемого кварца, вмерзшими в камень тушами бронированных ящеров. Здесь, в карьере, люди из поселка добывали из машин проволоку, сиденья, обрывки материи.

За карьером дюны расступались, образуя ложбину, из которой поблескивала тусклой позолотой крыша карусели. Полосатые навесы спускались к безмолвным лошадкам, замершим на своих пружинах подобно сказочным единорогам. Рядом стоял еще один павильон, под его нарядными карнизами сушилось на веревках белье. Рэнсом ступил на тропу, ведущую от дюн к этой лощинке. Миссис Квилтер жила здесь, укрытая от моря и суши, принимая у себя каменщиков и женщин из поселка, надеявшихся на ее скромное колдовство и предсказания будущего. Вопреки неодобрению преподобного Джонстона и капитанов, эти прогулки за дюны были, по мнению Рэнсома, полезны для людей, вносили в их стерильную жизнь элемент случайности, напоминали о существовании времени и выбора, без которых все они вскоре совсем лишились бы индивидуальности.

Спустившись вниз, он застал миссис Квилтер сидящей на пороге своей будки. Старуха штопала ветхую шаль. Заслышав шаги, она отложила иглу и прикрыла нижнюю половину раскрашенной двери – но тут же снова открыла ее пинком, узнав Рэнсома. Она почти не постарела за эти десять лет в дюнах. Пожалуй, ее клювастое лицо даже смягчилось и напоминало теперь хитрую добродушную сову. Она кутала круглые бока в тряпье, выпрошенное у рабочих в карьере. Сквозь слои шотландского пледа, линялого брезента и черного бархата оборками топорщились полоски расшитого шелка.

Рядом, у двери, стоял большой горшок рыбьего жира. На песчаных откосах раковинами и скорлупками устриц были выложены пентакли и полумесяцы.

Катерина Остен как раз смахивала с них пыль. Обернувшись, она приветствовала Рэнсома кивком. Лощину заливал теплый свет, но женщина подняла кожаный ворот подбитой шерстью куртки, пряча морщинистое лицо. Ее обращенный в себя взгляд напомнил Рэнсому первые годы, которые Катерина провела со старухой, добывая средства к существованию из старых машин. Их нынешний союз – выгоревшие рыжие волосы позволяли счесть Катерину дочерью старухи – держался на абсолютной взаимной зависимости и строгом отчуждении от всех прочих.