Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Многообразие погодных условий обеспечивает уникальное богатство природной среды, а она, в свою очередь, создает богатство натуры японца, в которой сочетаются и южно-муссонная пассивность-подчинение, и лабильность психики (времена года), и взрывные (воинственные) характеристики (тайфуны). Этот характер описывается в растительном коде через образ сакуры – буйно и дружно цветущей и так же дружно сбрасывающей свой цвет. Последнее символизирует готовность японца к смерти, продемонстрированную онемевшему от восхищения миру во время японско-русской войны[523]

.

Такое же проявление природной среды в японском характере Вацудзи обнаруживает и в любовных отношениях. По его мнению, нигде в мире любовные отношения не описываются как столь сокровенно-умиротворенные и в то же время как столь интенсивно-взрывные, неистовые, как это происходит в Японии. В качестве доказательства он предлагает перечесть любовные истории, которые содержатся в «Кодзики». Этот изначальный потенциал не смог выхолостить даже буддизм, который в своем японском проявлении не делает разницы между духом и телом. Традицию двойного самоубийства, которое стало «основной темой» искусства эпохи Токугава, Вацудзи относит к чисто японскому дискурсу. «С помощью отрицания жизни происходит утверждение любви. Сердце, желающее вечной любви, кристаллизуется в результате мгновенной экзальтации»[524]

.

Такую же умиротворенность (соблюдение конфуцианских норм семейного общежития) и неистовость (готовность к самопожертвованию, в своей крайней форме доходящему до кровной мести) Вацудзи находит и в японской семье, которая является высшей ценностью – намного большей, чем жизнь каждого из ее членов. Что до Европы, то здесь нечто подобное сыновне-родительской почтительности можно обнаружить только в еврейских семьях. Коллективистский дух японской семьи обнаруживается и в структуре жилища, где членение пространства определяется раздвижными перегородками, которые невозможно запереть на ключ. Вацудзи полагает, что японская семья и дом остались практически не затронутыми западным влиянием. Не случайно, что и японское государство мыслится как единая семья.

Многообразие (богатство) природной среды обитания было неотъемлемым качеством природы Японии и в сочинении Сига Сигэтака. Восприятие последнего обусловливалось в первую очередь «зрительным кодом», он «пропускал» природу через глаз. Что до Вацудзи Тэцуро, то его изобретением стало восприятие через тело и тактильность.

Как и Сига, Вацудзи считал влажность главным свойством японского климата. По его мнению, это свойство, воспринимаемое через тело и в особенности через кожу, сказывалось в результате на всем строе ощущений японца и, следовательно, на устройстве японской культуры. С точки зрения придания культуре уникальных черт такой подход оказался чрезвычайно эффективным. Ведь тактильность была слабо объективирована в западном культурном дискурсе. Она была слабо объективирована и в традиционном японском письменном дискурсе, однако современные японские мыслители обнаружили, что эта операция возможна.

Знаменитый писатель Танидзаки Дзюнъитиро (1886–1965) воспевал красоту японской женщины, у которой по сравнению с европейками более привлекательный цвет кожи и которая приятнее на ощупь. В 1931 г. он писал: «Красотой фигуры и телосложения восточная женщина уступает женщине европейской, но красотою кожи, ее мелкой текстурой она ее превосходит… Восточная женщина (по крайней мере, с точки зрения японца) превосходит европейку и на ощупь… С точки зрения мужчины, на европейскую женщину лучше смотреть, чем заключать ее в объятия, с женщиной же восточной все наоборот»[525]. Что до Вацудзи Тэцуро, то он обнаружил, что тактильность возможно объективировать применительно к природе, т. е. задать такие параметры описания, которые отсутствовали в западной культуре. Благодаря этому действительно возникало ощущение уникальности японского восприятия – сравнить его оказывалось не с чем. Отсутствие ссылок на конкретные проявления тактильности в традиционной письменной культуре облегчало задачу Вацудзи, исходившего из ощущений собственного тела. В его работе нет ни одной цитаты, принадлежащей японцу. Иногда складывается впечатление, что с реальной японской традицией он не был знаком основательно. Однако тело Вацудзи Тэцуро оставалось при этом все равно телом японца. Это тело, его ощущения и составляли доказательную базу.