Читаем Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения полностью

Что до сада японского, то в нем заключена идея «очищения и идеализации красоты природного начала». Европейцы считают японский сад эквивалентом английского «нерегулярного» сада, но на самом деле английский сад всего лишь огороженная часть природы, а потому в нем начисто отсутствует элемент «искусства». Японский же сад не является частью непреображенной природы. Такой сад требует постоянного ухода. «В создании сада японцы выявляют совсем другой принцип: из хаотичной и неупорядоченной природы создать порядок и закономерность. При этом усилия человека по внесению порядка в природу направлены не на сокрытие природного, а на следование природному. Защищая эту природность, человек следует внутренним принципам природы. Выдергивая сорную траву или устраняя другие помехи, он помогает природе выявить себя. Именно таким образом человек выявляет чистые природные формы – очищенные от хаоса и неупорядоченности». Именно поэтому в качестве растительности для сада деревья и кустарники подбирают таким образом, чтобы лучше выявить каждое время года – и тогда мы будем наблюдать меняющуюся гармонию, которая преображается в соответствии с четырьмя временами года. При этом невозможно постичь с помощью рационального метода, каким образом создается эта гармония. Поэтому нужно просто следовать уже имеющимся образцам[527]

.

Таким же образом и во всем японском искусстве преобладает тонко преображенное природное начало, концепция выявления закономерностей природы, а не идея победы человека над природой. Это касается и живописи, и произведений декоративно-прикладного искусства, предметов японского быта вообще. Похожие закономерности заложены и в других искусствах – музыке, поэзии, литературе, театре. «Таким образом, вряд ли кто сможет отрицать факт, что в отношениях между природой и человеком характерные особенности этой природы определяют характерные особенности жизни человека». А потому, размышляет Вацудзи Тэцуро, невозможно полностью перенять чужой стиль жизни: «Японцы, которые с тщанием заимствуют европейскую цивилизацию, не в состоянии полностью вестернизировать свою одежду, еду; они по-прежнему привержены кимоно, рису и циновкам-татами – не вследствие ли того, что этот стиль жизни в наилучшей степени соответствует временам [японского] года и времени [японских] суток?»[528]

Вера Вацудзи в первозначимость природного фактора была беспредельна. В конце своей книги он, бросая камень в огород японских социалистов (он называет их «обрусевшими японцами»), утверждает: свергнуть природу еще труднее, чем свергнуть буржуазию[529]

.

В осмыслении японского и западного искусства Вацудзи Тэцуро являлся продолжателем дела, начатого еще публицистами журнала «Нихондзин», которые подчеркивали уникальность японского взгляда. Еще в 1895 г. там была помещена статья «Создадим новую восточную эстетику», где были сформулированы те черты, которые отличают искусство западное от искусства восточного (в данном случае «восточное» и «японское» являются синонимами). Западная цивилизация, ее культура и искусство характеризуются как механические, материалистические, эмпирические, индуктивные, аналитические, математические, видимые, прозаические, светские, прогрессивные. По этим позициям параметры восточной культуры диаметрально противоположны. Цивилизация, культура и искусство Востока описываются как символические, нематериалистические, естественные, дедуктивные, холистические, чувственно воспринимаемые, сокрытые, поэтические, духовные, застывшие[530]

.

Хотя в момент выхода номера журнала он считался оппозиционным, ибо резко критиковал правительство за его «оголтелое» западничество, в более позднее время именно в соответствии с предложенными им параметрами стала выстраиваться получившая широчайшее распространение концепция японского искусства вообще. И Вацудзи Тэцуро был одним из ее адептов и созидателей.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Алхимия
Алхимия

Основой настоящего издания является переработанное воспроизведение книги Вадима Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры», вышедшей в издательстве «Наука» в 1979 году. Ее замысел — реконструировать образ средневековой алхимии в ее еретическом, взрывном противостоянии каноническому средневековью. Разнородный характер этого удивительного явления обязывает исследовать его во всех связях с иными сферами интеллектуальной жизни эпохи. При этом неизбежно проступают черты радикальных исторических преобразований средневековой культуры в ее алхимическом фокусе на пути к культуре Нового времени — науке, искусству, литературе. Книга не устарела и по сей день. В данном издании она существенно обновлена и заново проиллюстрирована. В ней появились новые разделы: «Сыны доктрины» — продолжение алхимических штудий автора и «Под знаком Уробороса» — цензурная история первого издания.Предназначается всем, кого интересует история гуманитарной мысли.

Вадим Львович Рабинович

Культурология / История / Химия / Образование и наука
Повседневная жизнь средневековой Москвы
Повседневная жизнь средневековой Москвы

Столица Святой Руси, город Дмитрия Донского и Андрея Рублева, митрополита Макария и Ивана Грозного, патриарха Никона и протопопа Аввакума, Симеона Полоцкого и Симона Ушакова; место пребывания князей и бояр, царей и архиереев, богатых купцов и умелых ремесленников, святых и подвижников, ночных татей и «непотребных женок»... Средневековая Москва, опоясанная четырьмя рядами стен, сверкала золотом глав кремлевских соборов и крестами сорока сороков церквей, гордилась великолепием узорчатых палат — и поглощалась огненной стихией, тонула в потоках грязи, была охвачена ужасом «морового поветрия». Истинное благочестие горожан сочеталось с грубостью, молитва — с бранью, добрые дела — с по­вседневным рукоприкладством.Из книги кандидата исторических наук Сергея Шокарева земляки древних москвичей смогут узнать, как выглядели знакомые с детства мес­та — Красная площадь, Никольская, Ильинка, Варварка, Покровка, как жили, работали, любили их далекие предки, а жители других регионов Рос­сии найдут в ней ответ на вопрос о корнях деловитого, предприимчивого, жизнестойкого московского характера.

Сергей Юрьевич Шокарев

Культурология / История / Образование и наука