Территория тьмы

В нескольких милях от Шринагара, в Пандретхане, посреди армейского лагеря, в центре маленького искусственного пруда кривовато возвышался в углублении, в тени большого дерева крошечный, в одно помещение, храм. Вода в пруду была стоячая, на поверхности плавали листья; тяжелая, неуклюжая каменная кладка храма была кое-где грубо залатана свежим бетоном. Этот храм был построен в том же стиле, что и Авантипурские руины, «крепость Пандавов»; но им по сей день продолжали пользоваться, и именно это — в большей степени, нежели его возраст — придавало зданию большее значение. Романтика рождается там, где есть чувство не одной только физической утраты; а здесь — как для мусульман, так и для индусов — ничто как будто и не утрачивалось. Здание может обрушиться, его могут уничтожить, оно может просто сделаться бесполезным; тогда его место займет другое здание — больших или меньших размеров или красоты. С восточной стороны от озерного форта Акбара лежало в развалинах изящное здание. Возможно, когда-то это был мавзолей. Две башни возвышались у одного конца небольшого прохладного квадрата, стены которого когда-то были облицованы черным мрамором. Башни раскрошились, плоский кирпичный свод был проломлен; утонченных пропорций могольские арки были заложены сырцовыми кирпичами, теперь уже частично рассыпавшимися; щебень и камни загромождали входы и усеивали могольские лестницы с высокими ступенями, которые вели к низким пыльным залам с давно сломанными или утраченными оконными решетками тонкой каменной резьбы. Однако упадок — сколь бы вопиющим он ни был — существовал только в глазах приезжего. А важнее самих развалин были сколоченные из рифленого железа уборные и умывальники, устроенные здесь для нужд верующих, которые приходили молиться в соседнюю мечеть.

Могольские сады оставались прекрасными, потому что они все еще были садами; они по-прежнему служили своему назначению. Мавзолей, возведенный в ту же эпоху, перестал служить своей цели — а значит, среди его обломков можно было устроить сортир. Это неизученное чувство текучести и преемственности и было причиной, по которой долина постоянно обезображивалась: ибо если упадок существовал только в глазах туристов, то так же обстояло и с красотой. Садовники, разбивавшие здесь сады, явно хотели, чтобы сады и парки, окружающие озеро, так и стояли здесь в одиночестве. Но с одной стороны от зеленой пагодообразной крыши павильона, возвышавшегося над деревьями сада Часмашахи, сейчас торчали, отовсюду видные, десять новеньких «туристских домиков»: шесть выстроились в один ряд, еще четыре — в другой. С другой стороны от павильона стоял государственный Гостевой дом, где останавливался когда-то мистер Неру; неподалеку от него находился завод по пастеризации и разливу молока; а рядом с заводом — что ж, вполне логично, — размещался комплекс зданий государственной фермы. Кажется, там разводили овец. Их тропы испещряли весь склон холма, по которому нужно было подниматься к Пери-Махалу, Дворцу Фей, — сооружению XVIII века, которое некогда, наверное, служило библиотекой или обсерваторией, но, чем бы оно ни было, уже давно обросло легендами. Уплощенные, засаженные террасы этого холма, сладко пахнувшего дикими белыми розами и опасно кишевшего пчелами, были сплошь усеяны овечьим пометом. Сквозь крутые арочные проемы, где из-под растрескавшейся штукатурки проглядывала кирпичная кладка, можно было увидеть озеро. А по озеру — на радость всему приозерному люду — носилось теперь все больше моторных лодок. Они загрязняли и воздух, и воду; их громкий стрекот разносился очень далеко; их пропеллеры взбивали целые облака грязи; и еще долго после того, как они пронеслись, вода оставалась взмученной, билась в плавучие сады, размывая их края, раскачивала и заливала шикары. И это — только начало.

Средневековое мышление, которое способно видеть вокруг только преемственность, казалось неприступным. Оно существовало в мире, который, со всеми его взлетами и падениями, пребывал гармонично упорядоченным и мог лишь приниматься как данность. В нем так и не получило развития чувство истории — то есть чувство утраты; в нем не получило развития истинное чувство красоты — то есть способность к оценке. Пока этот мир замкнут, он находится в безопасности. Открываясь взорам посторонних, он становится сказочной страной, необычайно хрупкой. Всего один шаг — от кашмирских благочестивых песнопений до коммерческой рекламы на радиостанции «Цейлон»; всего один шаг — от роз Кашмира до ведерка с пластмассовыми маргаритками.

* * *

Отныне именно под «лодочным» навесом мистер Батт церемонно принимал гостей — и озерных жителей, и туристов. Именно там одним чрезвычайно жарким воскресным утром, выглянув из окна, я увидел опрятно одетого молодого человека, порозовевшего от зноя, скопившегося под тентом. Он сидел в одиночестве и с застенчивым видом пил чай из лучшего гостиничного фарфора, расставленного перед ним на металлическом подносе.