Террористы

Через три дня после взрыва царского поезда в полицейский участок принес несколько «Воззваний Исполнительного Комитета» продавец магазина учебных пособий и показал, что его соседка курсистка попросила подержать их у себя несколько дней из-за опасения обыска. Он уже несколько раз помогал соседке, читал нелегальную литературу, но из-за тотальных облав после взрыва испугался и решил пойти в полицию. Допрошенная курсистка показала, что получила нелегальные прокламации от некоей Побережской. Под этой фамилией проживала в Петербурге сестра Веры Фигнер Евгения, по неопытности назвавшая курсистке свою паспортную фамилию, по которой была прописана в имперской столице. Полиция тут же в адресном столе установила всех проживавших в Петербурге Побережских, и в ночь на 24 ноября она была арестована на квартире, где жил член распорядительной комиссии «Народной воли» Александр Квятковский, державший там не только газеты, листовки, оружие, но и восемь килограмм динамита, который он по частям передавал Степану Халтурину, готовившему взрыв Зимнего дворца. Под каток тотальных полицейских облав почти также попал А. Зунделевич и Н. Мартыновский с «небесной канцелярией», паспортным бюро народовольцев. Возможно, их выдал уже Гольденберг, которого из-за найденных у него сорока килограммов динамита после взрыва допрашивали беспрерывно.

Вал административных арестов и высылок катился по империи, подминая под себя виновных и невиновных. Присяжной поверенный, сын генерал-лейтенанта Александр Ольхин, закончивший знаменитый Александровский лицей, бывший дипломат и мировой судья, защищал землевольцев и в процессе сказал, что сидящие в доме предварительного заключения люди являются мучениками, потому что подвергать лиц, только заподозренных в политическом преступлении ужасам одиночного длительного заключения незаконно и бесчеловечно. Третье отделение распустило слухи, что Ольхин набросился на политические процессы для получения резкой популярности и расширения своей адвокатской деятельности. На следующих процессах Ольхин разоблачил подставных полицейских свидетелей, и заявил, что они дают показания за обед в дешевом трактире. Он потребовал, чтобы «расследование политических преступлений не поручалось тем учреждениям, которые в слепом рвении и правого делают виновным».

Ольхин стал собирать деньги для «Народной воли», хранил партийные деньги, давал приют нелегальным, даже сочинил революционную песню. Судить по закону его было не за что и полиция без суда закатала его в Вологодскую область, а потом в дальний Яренск. Через несколько лет его перевели под надзор в Пермскую губернию. Он где-то прокомментировал «особу государя императора» и жандармы тут же с удовольствием продлили ему ссылку еще на пять лет, а потом еще на три года, за то, что у него вроде бы переночевали, согрелись и поели три бежавших из ссылки революционера.

В 1887 году Ольхину после десятилетней ссылки разрешили переехать под полицейский надзор в Нижний Новгород без свободы передвижения. Он работал адвокатом, публиковался в местных газетах, и вскоре молодежь стала называть его «гением ума, мучеником свободы, истинным патриотом». Ему разрешили на несколько дней приехать в Петербург для встречи с родственниками и близкими. Неизвестно, какое количество филеров наблюдало за ним, но то, что их было очень много, совершенно очевидно. Из донесения петербургского губернатора в департамент полиции МВД: «Учрежденным за Ольхиным негласным наблюдением в столице было установлено, что он встречался: с редактором газеты «Новости » Нотовичем, инженером Маляевым, доктором истории Семеновским, присяжными поверенными Корсаковым и Дорком, коллежским советником Шапировым, отставным поручиком Павленковым, литератором Успенским, учителем Вишневским, полицейским Нелюбовым, мещанином Беклишевым, купцом Бурцевым, почетным гражданином Рафаловичем, редакторшей Тюфяевой».

День за днем и год за годом несусветное количество полицейских носилось за оппозиционерами по империи, выясняя как они проводят свое время, и успешно прожигая монархический бюджет. В подавляющем числе случаев докладывать начальству жандармам было нечего, и они занимались мифотворчеством, каждый в силу своих способностей, выдумывая, преувеличивая, возводя напраслину на невиновных людей. В 1892 году Ольхин обратился в МВД с просьбой разрешить ему вернуться в Петербург, но жандармы и полиция сочли это преждевременным. Только через два года Ольхину разрешили жить в столице, где он вскоре и умер. Тысячи и тысячи людей вслед за революционером Германом Лопатиным могли сказать, что самодержавие слизнуло у них жизнь. Число людей, ненавидевших монархию, постоянно и стабильно росло, как постоянно и неотвратимо приближался 1917 год. Перед смертью Ольхин написал стихи, которые были выпущены тысячной листовкой: «Жалкий страх не породит измену. Пусть борьба неравна и трудна, нам уже идут борцы на смену, и победа наша решена».