Терророгенная угроза современному миропорядку в контексте управляемости и противодействия

Американские, и многие другие западные исследователи феномен террора и терроризма зачастую не отделяют от революционной деятельности. Например, У. Лакер считает что «терроризм – это старая угроза в новом обличии. 80–90 % террористов в настоящее время, либо представляют левое крыло, либо, по меньшей мере, пользуются их лозунгами». Аналогичные выводы делали и американские ученые Т. Френк и Б. Локвуд, заявляя о прямой зависимости между терроризмом и революцией. А М. Тамкоч и вовсе писал: «Терроризм есть нечто большее, чем анархизм, нацеленный на разрушение человеческой жизни и существующего порядка ради разрушения… Нет ничего политического в терроризме: это ужасная форма варварства». Но он сразу делал оговорку: «Терроризм имеет политическое значение только в том случае, если рассматривается в контексте большевистской революционной борьбы за мировое господство»[62]. Однако сами идеологи революции для себя четко определяли отграничение террора от революционного движения. Например, тот же В. И. Ленин писал: «Террор совершенно не связан ни с каким настроением масс. Террор был результатом – а также симптомом и спутником – неверия в восстание… Партизанские действия боевых дружин непосредственно готовят боевых руководителей масс. Партизанские действия боевых дружин теперь не только не являются результатом неверия в восстание или возможности восстания, а, напротив, являются необходимой составной частью происходящего восстания»

[63].

Но и эти позиции отмеченных авторов не исчерпывают всю разноголосицу в понимании террора и терроризма, и их соотношений. Многие пошли еще дальше, и расширили эти понятия до явлений, которые ранее воспринимались совершенно обособленно. Некоторые к ним относят и партизанское движение, вооруженный конфликт, или, как В. И. Ленин, даже войну и т. п. Связано это с тем, что на уровне определения террора и терроризма, как явлений, в основе которых лежит страх и насилие, в последнее время часто возникают трактовки любой угрожающей силы в политических целях.

Например, у вооруженных сил (армии) государства, одной из целей является устрашение противника, как мера недопущения возможной агрессии. С этой точки зрения применение военной силы и терроризм – родственные понятия; в этой же связи, ядерные ракеты в состоянии готовности к запуску – тоже терроризм. В развитие такой логики общеуголовная преступная среда, создающая фон криминальной угрозы, также является террористической.

Кроме того, в настоящее время «терророгенность» современных войн в полной мере характеризуется качеством ассиметричности. Такие войны происходят на фоне многоуровневого различия сил, средств и методов борьбы у противоборствующих сторон, при их сходстве как в декларировании т. н. «точечных» ударов с обеих сторон, так и по совершенно противоположным декларируемым результатам: уничтожаются в обоих случаях преимущественно не виновники насилия, а мирное население.

Можно согласиться с В. Н. Конышевым, который утверждает, что масштабы, способы и интенсивность использования военной силы становятся все более гибкими[64]

. Появились такие понятия, как «превентивная оборона», «стратегическая авиационная война», «информационная война», «нетрадиционная война», «внутренняя война», «операции иные, чем война», «операции по национально – государственному строительству». Эти термины, вводимые в оборот не только учеными, но и военными, не всегда корректно определены. Едва ли можно говорить об их соответствии международному праву. В результате, с одной стороны, стираются границы между открытыми военными действиями и тайными операциями. Последние не различают государственных границ, мирное и военное время, военные и гражданские объекты, военное и гражданское население. С другой стороны, в реализацию и планирование силовых акций США все чаще вовлекаются гражданские учреждения: госдепартамент, министерство финансов, частные фонды и фирмы. Размывается прежнее значение силовых действий и критериев применения силы, что ярко проявляется в так называемых «гуманитарных интервенциях» и «операциях по принуждению к миру».

Причем у сторонников идеи о том, что терроризм и война постепенно смыкаются между собой, есть некоторые правовые основания к таким утверждениям. Например, в Военной Доктрине России 2010 г. распространение международного терроризма отнесено к основным внешним опасностям[65]. Аналогичный подход был и в ранее действовавшей Военной Доктрине, согласно которой международный терроризм был назван одной из основных внешних угроз военной безопасности России, а упоминание уже просто терроризма без приставки «международный» было сделано и в перечне основных внутренних угроз именно военной безопасности, вооруженный конфликт охарактеризован высокой вовлеченностью в него и уязвимостью местного населения, широким использованием диверсионных и террористических методов»[66].