Теща Франкенштейна

Бонни поглядел на меня вопросительно – съесть ее тотчас же или подождать еще немного? Как ни странно, тетка поняла его взгляд так же четко, как я. Она отпрыгнула за дверь и накинула цепочку. Не слишком разумный поступок, потому что хлипкая цепочка никак не поможет, если Бонни бросится на дверь всем своим немалым весом.

– Когда вы видели Любу в последний раз? – Я задала вопрос без надежды получить ответ, но тетка подумала и сказала, что сегодня утром они гуляли с собакой, она еще замечание сделала, чтобы не гадили во дворе, а эта, как вы говорите, Люба, ответила некультурно, послала, в общем, подальше.

«Расхрабрилась, значит, – подумала я, – теперь у нее есть своя квартира, отсюда скоро съедет, ей соседи не указ».

Бонни топтался у двери, Анджелина Джоли рыдала вовсе уже безутешно.

– Слушайте, может, она и вправду того? – спросила вдруг тетка вполне человеческим голосом и даже приоткрыла дверь. – Уж больно собачка убивается…

– Потерпите немножко, – с сочувствием ответила я, – если к ночи Люба не явится, тогда звоните в милицию. Она просто так загулять не могла, не бросила бы собаку.

Соседка поджала губы и хотела сказать какую-то гадость, но поглядела на Бонни, который ласковым ворчанием пытался утешить через дверь Энджи, и передумала. Мне с трудом удалось увести Бонни вниз, вслед нам несся неудержимый душераздирающий вой.

Н-да-а, соседка, пожалуй, права в своем недовольстве.

Мы вышли из двора и прошли по тихому переулку к автобусной остановке, подождали там немного, потом добрели до проспекта и вернулись назад. И тут увидели Любу, вылезающую из маршрутки. Если бы не Бонни, я бы ее не узнала. Все-таки мы за последние два дня довольно тесно общались. И я запомнила молодую женщину, побитую жизнью, конечно, напуганную и выбитую из привычной колеи, но все же достаточно привлекательную. Теперь же Бонни подвел меня к странной особе прилично за сорок. Надето на ней было какое-то жуткое черное пальто, волосы непричесаны и висят вокруг лица безжизненно. Под пальто виднелись все те же джинсы и кроссовки.

– Люба, ты ли это? – спросила я, подходя.

От звука моего голоса она вздрогнула и сделала попытку отпрянуть в сторону. Но Бонни ей этого не позволил. Люба поглядела на Бонни, взгляд ее малость прояснился, она перевела его на меня и пробормотала:

– А, это ты…

Было такое впечатление, что она находится в полной прострации. Может, все-таки наркотики?

– Ты вообще-то помнишь, кто я такая? – спросила я.

И, не дождавшись ответа, продолжала более агрессивно:

– Где ты пропадала весь день? Собаку бы хоть пожалела, она извелась вся, соседка уже милицию вызывать собралась.

– Милицию? – Люба неожиданно усмехнулась. – Вот это она зря, милиция со мной уже в большой дружбе. Жить они без меня не могут, говорят, что очень я на роль убийцы своего мужа подхожу!

– Так тебя менты, что ли, прихватили? – догадалась я. – На допросе была?

– Я боюсь! – Люба вдруг заплакала жалостно. – Василиса, если бы ты знала, как я ее боюсь!

– Кого? – спросила я, уже примерно представляя ответ.

– Там у них такая… следовательша, сама бледная как моль, глаза голубые, прозрачные, голос скрипит, как ворота на морозе…

– Лизавета Кудеярова? – в полном восторге спросила я. – Ну, подруга, тебе повезло!

Люба была в таком шоке, что даже не спросила, откуда я знаю следователя Кудеярову.

А знала я ее не понаслышке. В свое время, когда меня обвиняли в убийстве любовницы моего бывшего мужа (тогда еще настоящего), мне пришлось побеседовать по душам с Кудеяровой[4]. Впечатление от ее методов ведения следствия осталось самое неприятное. Так что сейчас я Любу вполне понимала.

– Вот что, пойдем-ка домой, там собака волнуется! – И я потащила ее во двор.

Соседка наверняка подглядывала за нами в «глазок», заметила, в каком Люба виде, и уверилась, что она сильно зашибает. Я еле сдержалась, чтобы не показать «глазку» язык.

Энджи от горя сделала лужу возле двери, куда мы все трое и вляпались. Это стало последней каплей. Я подхватила собак и побежала вниз, крикнув Любе, чтобы шла следом.

Она появилась через пять минут – сняла жуткое черное пальто, наскоро расчесала волосы и умылась.

– Водки больше не дам! – решительно заявила я. – Ты напьешься и заснешь, а нам надо поговорить. Вот, держи, – я протянула Любе пачку сигарет, она благодарно кивнула.

Собаки дотащили нас до своего пустыря, там мы отпустили их побегать, а сами уселись на поваленное дерево. Люба закурила неумело, что, несомненно, говорило в ее пользу, и начала рассказ.

Проснувшись утром после вчерашних обильных возлияний, она вспомнила только, что муж ее, Петр Кондратенко, убит, что милиция пока не может сказать, кто это сделал, но что ее жизнь, как это ни прискорбно признавать, теперь изменится к лучшему.

После большого количества дешевой водки, принятой накануне, на душе было муторно. Люба с трудом заставила себя принять душ и с отвращением глядела на чашку кофе, спрашивая себя, сможет ли она выпить эту чашку без последствий. Выходило, что не сможет.

– Пить надо меньше! – наставительно сказала я в этом месте ее рассказа.