Тесные врата

Я в весеннем лесуПил березовый сок.И с курносой прыгуньейЯ в стогу ночевал…

Курносая фыркнула, сморщила обиженно капризное личико и резко повернулась. Быстрым шагом, нервно помахивая рукой, ушла в темноту. Ушла за ней следом и другая, часто оглядываясь, с явным сожалением. Бедняжка, ей, наверное, так хотелось остаться, она, верно, и досадовала на подругу (чего обиделась — парень пошутил!), но и солидарна была с ней (чего позволяет себе, черт голенастый!). А Леха, глядя вслед девушкам, протянул глупое, давно набившее Вадику оскомину:

— У-у, ты какая!.. — и добавил в какой-то растерянности: — Знаем таких… я в кабаке работаю. Официантом. А чё? Клевая работешка…

Хотя Леха и хорохорился, стараясь выглядеть этаким бывалым парнем, всего хлебнувшим и через все прошедшим — и это, надо признать, неплохо у него выходило, — но и в голосе, и в жестах, и в преувеличенной возбужденности чувствовалась какая-то мальчишеская демонстративность.

— Между прочим, в кабачок как зря и кого зря не возьмут. А я — как видите… К нам такие цацы заходят — почище этой. А смотришь, примет девочка дозу — и куда чего девалось… «Ах, зачем же, зачем в эту лунную ночь позволяла себя целовать…» — запел он.

Пел он надрывно, через силу, — но все равно хорошо, — демонстрируя беззаботность и даже удаль. А Вадику было его жаль… Перестал Лexa неожиданно, и никто, кроме Вадика, не догадался почему: просто Леха, случайно встретив взгляд Вадика и все прочтя в нем о себе, неожиданно стушевался.

— Хватит, — хрипловато проговорил он, глядя под ноги, пряча от Вадика глаза, — сейчас отбой будет.

И побито ушел.

«Не прыгнет», — подумал почему-то Вадик.

4

Первые три дня занимались изучением и тренировочной укладкой парашюта. Укладывали по этапам: укладка кромки, потом одевание на купол чехла, набор строп в соты… Палыванч после каждого этапа проходил, проверял, и к следующему этапу приступали лишь тогда, когда все у всех бывало выполнено правильно. После укладки распускали парашюты и начинали по новой… И так целый день.

На третий день, после обеда, стали укладывать парашюты уже всерьез, для прыжков, с заполнением документации (на каждый парашют оказался отдельный паспорт). Уже к вечеру, когда уложили по два парашюта и оставалось еще по одному, к казарме подкатила крытая зеленым брезентом машина, и из нее высыпала новая партия призывников. Им отомкнули дверь с другого торца казармы — там, за перегородкой, оказалось довольно большое помещение. Побросав вещи, новобранцы в полном составе явились на укладочную площадку, столпились у черты из мела, которую Палыванч категорически запретил переступать, глазели, открыв рты и расширив глаза, как на диво…

Вадик поймал себя на том, что его укладочный стол лежит слишком далеко от той черты, за которой, напирая друг на друга, столпились новобранцы. Да и вокруг как-то неестественно все оживилось: громче стали разговаривать, деланно, через силу порой, хохотать, к месту и не к месту употреблять термины, как заправские парашютисты, для которых все это — и прыжки, и парашюты, — все это давно привычное и давно надоевшее…

— Слышь, дай-ка мою запаску… — небрежно говорит один.

— Фартук одерни — стропы из сот торчат… — показывает другой, посматривая искоса в сторону новобранцев.

— Кто взял мой пенал? Кто взял? — заорал и Вадик.

Он понимал, как это выглядит со стороны, но разрешил себе — чуть-чуть; он разрешил себе, тем более что пенал для укладки строп в самом деле пропал.

— Чего кричишь? — осадил его Палыванч. — Вон он лежит, под чехлом, твой пенал.

Вадик перехватил его взгляд, немного презрительный и в то же время понимающий, и этот взгляд его отрезвил.

— Да я ничего… Не заметил…

— Работай… — хлопнул Палыванч Вадика по плечу и отечески, добро улыбнулся: дескать, с кем не бывает.

5

На следующий день «молодые» прослушали с утра «Вводное» в исполнении того же хлыща, похожего на киноактера, и после обеда стали заниматься изучением устройства парашюта и тренировочной укладкой, а они — «старики» — приступили к новой и последней теме: «Особые случаи».

Весь день — особые случаи…

Зависания, перехлесты, обрывы строп и подвесных систем, спуск на двух куполах (когда нечаянно раскрывается запасной парашют), приводнения, приземления на крыши, на провода, на лес, на овраги… Чего только не наслушались! На перекурах тягостно молчали — слышно было, как жужжали осы, не поделя никак валявшийся под скамейкой леденец, — воротили друг от друга глаза, сплевывали под ноги, в мелкую как цемент белесую пыль, перемешанную с окурками и горелыми спичками; кто-то попытался травануть анекдот — не поддержали, не расшатались (анекдот, правда, был «бородатый»).

— Ну, чего нос повесил? — деланно шутливо толкнул Вадик Игоря в бок.

— Чего? Я — ничего. А ты?

— Да я тоже — ничего…

— Поговорили… — криво улыбнулся Игорь, стреляя окурком в урну.

Глядя под ноги, осунувшийся, ставший будто меньше ростом, Леха Гарик заговорил вдруг тихим, раздумчивым, для него непривычным, голосом: