Тесные врата

Вадику было стыдно… За слабость Игоря, за откровенную телячью радость Лехи. Стыдно — и еще жутко. Как было жутко и стыдно за людей вообще, когда он случайно попал на бойню… Он тогда год не ел колбасы.

Игоря все-таки оторвали от двери, посадили на прежнее место. Самолет заходил на второй круг. Опять загорелась желтая лампочка, и опять Палыванч, теперь красный, вспотевший, какой-то виноватый, показал два пальца. Вадик ждал этого, но, поднимаясь на вялых, отсиделых ногах, не верил, что уже пришла его очередь, что уже пора, не верил — и все… Он подошел к Палыванчу, не чуя ног, не чуя тела, — лишь одно потное крашеное, скользкое кольцо в правой руке. Палыванч подвел его к обрезу двери. Внизу, у самых ног, плавала дымка… Сквозь нее — квадратами — зеленела, желтела земля… Белело какое-то село… Еле ползла машина по ниточке шоссе…

— Вниз не смотри, — сказал Палыванч. — Смотри в небо, как подобает орлу.

— Ты же смелый… ты прыгнешь, — прошептал над ухом девчоночий тонкий голос. — Только вниз не смотри.

Вадик обернулся, увидел рядом курносое знакомое лицо, в конопушках, в мелких капельках пота, и кивнул, давая понять, что да, он — смелый, что да, он — орел, что благодарен за поддержку, что не будет смотреть вниз, что у него все хорошо и он не подведет, будьте спокойны. И в самом деле, в этот момент он ничего не боялся, ни о чем не думал, он был уверен, что прыгнет и что все будет хорошо.

8

Вадик напряженно ждал, но все равно завывание сирены и команда «Пошел!» прозвучали неожиданно… И когда они прозвучали, Вадик вздрогнул и обернулся. Он обернулся и спокойно, как ему казалось, ответил: «Есть — пошел!» (как положено), и встретился с Игорем глазами, и кивнул ему (совершенно не было страха, ну ни капельки! — даже удивительно), и сделал шаг вперед.

Он сделал шаг вперед — и его тут же задергало, затормошило, будто кто-то держал как щенка за шиворот и тряс; и гигантский насос качал в лицо спрессованный, упругий, волокнистый воздух… Рука как бы сама по себе рванула кольцо, и сразу же появилось жуткое ощущение, будто державший за шиворот отпустил — падение почувствовалось кожей, позвоночником, всеми клетками сжавшегося тела. Вадик услышал удары собственного сердца, они отдавались в руках и в ногах — тук-тук-тук, — а в мозгу, в унисон сердцу, отзывалось: «Ну! Ну! Ну!»

Через четыре удара сердца могучая рука вновь подхватила на лету и так встряхнула — и так от этого лязгнули челюсти, — что из одного зуба у Вадика выскочила пломба…

Сделалось тихо. Очень тихо. Тихо, белесо и как-то благообразно. И пахло необычно и непонятно: то ли составом противомышиным, то ли ладаном или касторовым маслом. И совершенно не чувствовалось, как опускаешься: казалось, висишь на одном месте. Прибили к небесному своду качели, и ты на них качаешься… Над головой неподвижно стоял желто-серый купол в ровных квадратиках усилительного капронового каркаса, ветерок пошевеливал кромку, раздувал «карманы», посвистывал в стропах — и таким прозаичным, обыденным увиделось все только что происшедшее, таким маленьким показался купол, что Вадик отчего-то подумал, что парашют раскрылся не полностью. Подергал за стропы… Нет, полностью.

А кто это там орет? Да все матом?..

Метрах в ста висел другой парашютист. Он орал, захлебываясь, похабную песню и размахивал в такт руками и ногами. В оранжевом шлеме… Да это же Леха! Официант, а ругается как сапожник…

— Леха-а! Прыгнул! Молоток!

— Прыгну-ул!

— Молото-ок! — говорю.

— Чего-о?

— Подрастешь — кувалдой будешь!..

— От такого и слышу-у…

— Ха-ха-ха!

— Го-го-го!

— Эй, «второй» и «третий», хватит хулиганить. Готовьтесь к приземлению, — раздалось с земли хрипло-мегафонное. Вадик вздрогнул от неожиданности и стыда: оказывается, на земле все слышно…

Под собой, почти под ногами, Вадик увидел зеленое поле аэродрома, толпу людей (все с мизинец), красные флажки старта, полосатую «колбасу», указывающую направление ветра, а чуть в стороне — несколько рыжих выгоревших крыш среди зелени — лагерь. Движение, то бишь снижение, теперь было заметно. И с каждой секундой все явственней и явственней… Все быстрей и стремительней… Земля приближалась, выгибаясь горбом… То место, куда несло, выворачивалось пупом — все двигалось, перемещалось: ангары, полосатые поваленные столбы, кусты татарника, — а ТО место стояло на месте, и только все на нем увеличивалось, укрупнялось, делалось четче и резче: трещины в земле, пылящая сизым семенем полынь, бегающие ящерицы — все как под лупой… Вот… вот… сейчас… только бы не камень…

— «Второй», смотри на горизонт! На горизонт! Не смотри под ноги и не поджимай их! Не поджимай ноги! «Третий» — тоже! Не поджимай ноги, «третий!» Напрягись, «второй»…