Тест Роршаха. Герман Роршах, его тест и сила видения

В эссе 1939 года Фрэнк объясняет понятие личности в максимально широких терминах как способ, которым мы привносим в свою жизнь смысл. «Личностный процесс, – писал он, – можно рассматривать как что-то вроде резинового штампа, который человек проставляет поверх каждой ситуации». Человек «обязательно игнорирует или опускает многие аспекты ситуации, которые для него несущественны или бессмысленны, и избирательно реагирует на те аспекты, которые имеют для него некое личное значение». Мы формируем наш мир, и это значит, что мы не пассивные существа, а активные, получающие стимулы из внешнего мира и реагирующие на них. С точки зрения Фрэнка, факты, окружающий мир и какие бы то ни было внешние стимулы существуют не сами по себе, а лишь в тот момент, когда человек «выборочно определяет их для себя и реагирует на них». Это была идея с оттенком философии Николая Кульбина, футуриста, лекции которого Роршах слушал в России: «Личность не знает ничего, кроме своих собственных чувств, и, проецируя эти чувства вокруг себя, она создает собственный мир».

Такая субъективность представляла проблему для ученого. Не было ничего, поддающегося воспроизведению, не было контрольных экспериментов, – лишь уникальное взаимодействие, которое происходит, когда «человек воспринимает нечто и вкладывает в это тот смысл, который он сам придает этому явлению, а после каким-либо образом реагирует». Все, что делал этот условный человек, было важным, но это нужно было как-то интерпретировать, а не просто свести в таблицу. Стандартизированные тесты не помогли. Ученому нужен был способ измерить то, как личность человека организовывает его опыт.

Лоуренс Фрэнк нашел решение, а также новое имя для него – «проекционные методы». Для Фрэнка это были не «тесты», хотя на них иногда и ссылались именно так. Напротив, проекционные методы представали перед человеком как нечто с открытым финалом, нечто, означавшее «не то, чем это должно быть по произвольному решению экспериментатора (как в большинстве психологических экспериментов, использующих стандартные стимулы ради “объективности”), но скорее чем угодно, тем, что это должно значить для личности, которая накладывает на них свое уникальное, своеобразное представление, которая придает им такую структуру». Тогда испытуемые будут реагировать тем же образом, которым они выражают свою индивидуальность. Вместо того чтобы давать «объективно» верный или неверный ответ, человек будет «проецировать» свою личность во внешний мир, а экспериментатор сможет это увидеть.

В итоге Фрэнк пришел к использованию теста Роршаха.

В 1939 году уже существовали другие подобные методы для проявления личности: Фрэнк упоминал игровую терапию, арт-терапию, вариации на тему «допиши предложение» и «придумай подпись к картинке», тест с рисунками облаков и многое другое. Второе место занимал тематический апперцептивный тест, или ТАТ, разработанный в 1930-е годы в Гарварде двумя последователями Юнга. В процессе ТАТ испытуемым показывали картинки – мальчик, глядящий на лежащую на столе скрипку, или полностью одетый мужчина, закрывший ладонью свои глаза, и обнаженная женщина, лежащая на кровати перед ним, – и просили их сочинить «интересную историю», описывающую каждую из сцен. Но эти истории не давали четких данных, которые можно было измерить и подсчитать, как это было с важнейшими формальными чертами Движения и Цвета, Целого и Детали на стандартизированных чернильных пятнах. Результаты ТАТ можно было интерпретировать, лишь опираясь на собственные впечатления, т. е. субъективно. Для психологов, ищущих объективный способ измерить личность, не было ничего лучше Роршаха.

Спустя семнадцать лет после смерти Германа Роршаха его чернильные пятна стали самым действенным проекционным методом и новой парадигмой современной концепции личности – как в психологии, так и в культуре в целом. Тест Роршаха и наше представление о том, кто мы такие, объединяются в одном символическом контексте, том, внутри которого мир – это темное наполненное хаосом место. Он имеет только то значение, которое мы сами ему придаем. Но все же – воспринимаю ли я форму вещей такой, какая она есть, или сам создаю эту форму? Вижу ли я волка в чернильном пятне или сам помещаю его туда? (Вижу ли я в лице симпатичного незнакомца знакомые черты мистера Райта или представляю их там?) Я тоже являю собой темное хаотичное место, наполненное бессознательными силами, а окружающие делают со мной то, что я делаю с ними. Как скользящие по мне придирчивые взгляды из рекламы крема для бритья, каждый оценивает меня, раскрывая мои секреты. Ученые, рекламщики, симпатичные незнакомцы, сами чернильные пятна – все они всматриваются в меня столь же глубоко, как я всматриваюсь в них. (Я вижу волка в кляксе; клякса видит, здоров я психически или болен.)